Боярин Раенский нашел. И люди его доверенные.

Нашли да и выкупили холопку, лицом и телом с Устиньей схожую, привезли в палаты, отмыли, в царевичевы покои привели и сказали, что от нее требуется.

Та и рада была стараться.

Рада, пока жизни не лишилась.

А боярин от увиденного так ошалел, что и слова вначале вымолвить не мог. Так и стоял, согнувшись, нелепо зад отклячив.

– Платоша!

Пока царица его не пихнула что есть сил, и не опамятовался.

– Любава… Ой, беда!

– Что случилось? – Царица с неженской силой отпихнула боярина и сама приникла к потайному глазку. – Ой… мамочки! Что это?

– Что видишь, – с неожиданной злобой отозвался боярин. – Сынок твой девку убил да и сам рядышком лежит, отдыхает.

Материнская любовь на такие мелочи, как умершая холопка, внимания не обратила:

– Феденька жив?!

– Он-то жив. А девка – нет.

Царица на секунду задумалась:

– Пойдем-ка, Платоша, сыночка моего навестим.

– Любава?

– А почему нет? Могу я с сыночком поговорить? С любимым и единственным?

Платон последовал за царицей, думая, что дело-то получается плохое. Вонючее дело.

Холопку удавили?

Это ерунда, кому там до холопок дело есть? Хоть бы и десяток девиц удавил Федька, не страшно. Но вот то, что холопка на боярышню похожа…