Опять же, девушки… ему еще не сто лет, ему надобно! Устинья… мечта его недоступна, так пока хоть кого другого…
– Идем, Руди!
Истерман довольно заулыбался:
– Мин жель, там кое-кто мечтает с тобой познакомиться.
* * *
Устя специально подгадывала, как у Михайлы никого не останется. Не нужно ей никого.
Вошла, дверь плотнее притворила. Михайла аж на локтях приподнялся, хоть и болел раненый бок нещадно. Как так получается у боярышни?
Стоит, сарафан простенький зеленого цвета, рубаха небеленого полотна, лента в косе зеленая. А до чего ж собой хороша! Аксинья – та и лицо красить пытается, и одевается не в пример краше, а все одно – не такая она. И до сестры ей, как курице до соколицы.
– Боярышня?
– Поговорить надобно, Михайла Ижорский, – тихо сказала Устя. – Ты почто моей сестре голову кружишь?
– Боярышня, никогда я…
Устя головой качнула, косу в пальцах перебрала.
– Ты кому другому рассказывай, не мне. А мне и про встречи ваши на сеновале ведомо, и про слова твои. Снова спрашиваю – почто? Жениться на ней хочешь?
– Не хочу.
– Тогда зачем?
Михайла притворство окончательно отбросил, зеленые глаза загорелись. Мог бы – поднялся, да голова кружится, крови он потерял много. Еще упадет к ногам боярышни, конфуз получится.
– Не нужна она мне, боярышня Устинья. Никто не надобен. Окромя тебя.
Чего Усте стоило на месте остаться? Она и сама того не знала.
Слишком уж памятен ей был тот шепот.