Борис девушку по голове погладил. Коса у нее роскошная, так под ладонью и стелется мягким шелком.

– Устёна, а что ты в роще делаешь? Тебя как волхву учат?

Почему-то важно ему было ответ услышать. Очень важно.

– Нет, конечно. Какая из меня волхва? У тех вся жизнь в служении, а я… Мне просто сила досталась. Что могу, я сделаю, но роща – не для меня. Добряна так и сказала.

– А… – Борис руки коснулся. Той самой, с зеленой веточкой на ладони.

– Просто знак Живы. Благословение.

– Но не обязательство.

– Нет. – Устя наконец слезы вытерла, выдохнула, успокоилась. – Ты весь разговор слышал?

– Да. Устя, а как такое быть может… неужто ламий крестить можно? Маринка при мне крестик носила и в церковь шла, не боялась.

Устя только плечами пожала:

– Крестить – нельзя, наверное. А остальное ей сильного вреда не нанесет. Она ведь по крови старше Христа. Ее род на земле задолго до него жил. Потому и в церковь она придет, и до иконы дотронется без опаски… Истинные святые и праведники для нее опасны, да где ж таких взять?

– Старше Христа?

– Да. Может, тысяча лет, может, три… не знаю. Прорва веков.

– Но тебя она боялась.

– Я силой волхвы одарена. Это другое.

– Волхвы старше этой нечисти?

– Ламия не то чтобы нечисть. Другое существо, чуждое, жестокое, равнодушное. Паразит на роде человеческом. Но не нечисть.

– Разницы не вижу. Убивать таких – и все.

– Монастырь для нее и есть смерть. Только медленная.

Жалости Борис не испытал. Не после всего пережитого.