Во время представления балета «Зефир и Флора», который тогда привлекал весь Петербург[1222], перед закрытием занавеса побежал я в коридор и поместился близ дверей красавицы. Она вышла, оглянулась и, казалось, не заметила меня, но, отошед несколько шагов, уронила шаль. Разумеется, что я поспешил поднять ее и подать красавице. Она поблагодарила меня с милою улыбкою и сказала с какою-то удивительною доверенностью: «Вы так вежливы, что я осмеливаюсь просить вас, чтоб вы проводили нас чрез эту толпу до подъезда: слуга мой сегодня заболел, и мы одни…» Я был в восторге, не помню, что сказал, верно, какую-нибудь глупость, потому что был вне себя, и подал ей руку. Безмолвно пробрались мы чрез толпу до подъезда. Тут она сказала мне, что карета ее стоит за Поцелуевым мостом, и мы пошли чрез площадь, между множеством экипажей. Это было в половине декабря 1807 года. Ночь была тихая, звездная, и красавица изъявила желание идти пешком до дому, предложив тетушке ехать в карете, сказав, что от жара в театре у нее закружилась голова и она хочет подышать чистым воздухом. «Не правда ли, что вы проводите меня?» – сказала она, улыбаясь. «Это будет счастливейший день в моей жизни», – отвечал я, и мы пошли рука об руку…

Мне был тогда девятнадцатый год от роду! Блаженное время! В этом приключении я видел одно счастье, не подозревая никакого дурного намерения со стороны красавицы. Да и что я мог думать дурного? Тогда я верил, что все красавицы добры, как ангелы, в чем и теперь не разуверился совершенно. Притом же позволительное на девятнадцатом году возраста самолюбие отгоняло от меня всякое подозрение. Дорогою мы говорили, разумеется, о театре, о балетмейстере Дидло, о Дюпоре, о танцовщицах Е. И. Колосовой, Даниловой, о французской труппе – и наконец пришли к дому Лепеня. Я стал раскланиваться и уже готовил фразу, которою намеревался просить позволения навестить красавицу; но она предупредила меня, сказав: «Войдите… отдохнуть и выпить чашку чаю!» Я онемел от радости и пошел за нею по лестнице.

Знакомка моя по французскому паспорту называлась баронессою Шарлоттою Р. и показана была вдовою помещика. Ей было тогда около двадцати четырех лет. Известно, что все француженки от природы превосходные актрисы если не на сцене, то в частной жизни и что все они при самом поверхностном образовании с величайшим искусством подражают тону и манерам знатных дам. Тон, манеры и язык Шарлотты были прекрасные. Ничто не обнаруживало низкого происхождения или привычек дурного общества. Не знаю, кто она была в самом деле, но должно полагать, что она принадлежала к хорошей фамилии и стала заблудшею овечкою во время сильных потрясений во Франции, ниспровергнувших существование многих почтенных фамилий и доведших одних до преступлений, а других до разврата. Как бы то ни было, но Шарлотта была восхитительное существо. Пробыв у нее в первый раз с час времени, я был совершенно очарован. Она позволила мне навещать ее, когда мне заблагорассудится, не ранее, однако ж, 11 часов утра и не позже 9 часов вечера, когда не бывает французских спектаклей. Разумеется, что я вполне воспользовался ее позволением и сперва навещал ее по одному разу в день, потом утром и вечером, а наконец чрез месяц или более мы сделались почти неразлучными.