В нижнем этаже Мраморного дворца жил тогда сенатор граф Иллинский, которого его высочество узнал коротко и полюбил, когда граф Иллинский был бессменным дежурным камергером в Гатчине, у высокого его родителя, бывшего тогда наследником престола. Графиня Иллинская, полька, премилая, умная дама, принимала у себя общество, которое нравилось его высочеству, и это развлекало его, когда он приезжал из Стрельны в Петербург. Графиня Иллинская была особенно дружна с княжною Жанеттою Антоновною Четвертинскою (младшей сестрою Марии Антоновны Нарышкиной, вышедшею после замуж за пожилого польского дворянина Вышковского) и с некоторыми другими польками. В доме графа Иллинского, правильнее графини, потому что сам он мало занимался обществом, был совершенно польский тон, непринужденность, веселость, шутки и откровенное гостеприимство. Душою этого общества была княжна Ж. А. Четвертинская.

Когда сани подъехали к крыльцу, я соскочил с запяток и ждал, пока его высочество прикажет мне идти на гауптвахту, но чрезвычайно удивился, когда он велел мне следовать за собою в комнаты. Сняв шинель в передней, его высочество велел и мне сделать то же и идти за ним.

В этот вечер было у графини Иллинской общество, которое собиралось ехать в маскарад к Фельету несколькими кадрилями. Комнаты были, как водится, ярко освещены. Я держал в одной руке мою уланскую шапку, а в другой – мой американский головной убор. Его высочество велел мне надеть его, ввел меня за руку в гостиную, представил дамам, сказав: «Voilà, mesdames, un échantillon du régiment que j’ai l’honneur de commander!» (т. е. «Вот образчик полка, которым я имею честь командовать!») и примолвил, улыбаясь: «Виноват, сам я не успел еще обмундироваться!» Потом, обратясь к графине Иллинской, прибавил: «С’est pourtant votre protége!» (т. е. «Это, однако ж, покровительствуемый вами»). Я поклонился дамам и в безмолвии ожидал своей участи.

Графиня Иллинская была в хороших отношениях с сестрою моею Антониною и с графом Валицким, знала меня и даже без моей просьбы и без моего ведома несколько раз просила его высочество быть снисходительным к моей молодости. Умные польки начали хохотать и хотели обратить дело в шутку, но я нарушил законы дисциплины[1237], а его высочество не любил этого. Обратясь ко мне, он сказал: «Извольте, сударь, идти!» – «На которую прикажете?» – спросил я. Эта догадка, что я должен непременно идти на гауптвахту, рассмешила цесаревича, а мое сознание в вине смягчило его. «Можете выбирать!» – сказал он, отвернувшись от меня и смеясь. Я вышел, намереваясь возвратиться в Петергоф, но выбежавший за мною лакей сказал мне от имени графини Иллинской, чтоб я подождал в сенях. Между тем дамы стали упрашивать великого князя, чтоб он простил меня, и его высочество согласился. Меня снова призвали в залу, и его высочество, сказав, что прощает мне в последний раз подобную шалость, приказал немедленно ехать в эскадрон.