Это было в первой половине сентября, когда ночи в Финляндии уже темные и холодные. Дорога была не дурная, но пролегала большею частью чрез леса. В геймате (т. е. крестьянском доме) офицер нашел хлебное вино, которым поподчевал своих солдат, и взял насильно проводника на крестьянской лошади. Уже с вечера носились тучи, а ночью полил проливной дождь, холодный, с крупинами града, и завыл страшный ветер в лесу. Для подобного поручения это была благоприятная погода, потому что вой бури заглушал конский топот и дождь усиливал мрак. Но и офицер, и солдаты продрогли и промокли до костей. Наконец залаяли собаки. Вот и пасторат! Двор огорожен был палисадом, и ворота заперты. В одно мгновение уланы выломали несколько палисадин, вошли на двор и сняли с крюков ворота, а между тем офицер с унтер-офицером побежали к крыльцу пасторского дома. Лай собак выманил из людской избы работника; его схватили и связали арканами, так же как и проводника. Немедленно окружили дом пастора, и офицер постучался у дверей.

Полуодетая служанка отперла двери и едва удержалась на ногах, увидев русских. Офицер успел, однако ж, выхватить у ней свечу из рук и вошел в комнаты. За офицером шел унтер-офицер с заряженным пистолетом. Первая комната была пуста, дверь в другую комнату заперта. Офицер постучался. Послышался звук огнива, и раздался женский голос: «Сейчас!» Вышла пожилая женщина со свечою и, увидев офицера, задрожала и отступила до дверей. «Где пастор?» – спросил офицер по-шведски. «Не знаю… его… нет… здесь!» – «Вы мать его?» – «Нет… теща!..» Офицер хотел перейти в другую комнату, но пожилая женщина заступила ему дорогу на пороге, крича: «Луиза, Луиза! Русские, русские за твоим мужем!» При всем уважении к женскому полу офицер должен был оттолкнуть почтенную старушку и быстро вошел в спальню.

В углу стояла двухспальная кровать с ситцевыми занавесями. Офицер бросился к кровати и увидел, что два места явственно означали, что на постели покоились недавно два человеческие существа. На стуле лежало мужское платье. У изголовья кровати помещался огромный, высокий шкаф дубового дерева, а возле шкафа стояла женщина с грудным младенцем на руках, в одном белье, с наброшенным на грудь платком. Офицер остановился…

Легко вымолвить – женщина… но какая женщина! Ничто не переносит так быстро мысли и чувства с земли на небо, как женская красота. Прочь, гнусная чувственность! В женской красоте я вижу крайний предел того изящества, которое разлито в различных видах во всей природе; вижу ту дивную гармонию, которая связует невидимо все существа, и понимаю, что это то самое блаженство, которого жаждет и к которому стремится душа высокая! Какое из небесных светил действует на душу человека сильнее взгляда красавицы? Есть ли музыка сладостнее голоса прекрасной женщины и что трогательнее, убедительнее ее покорного молчания? Офицеру был двадцать один год от рождения[1533], и перед ним стояла красавица… нет, более нежели красавица… стояла мать и с трепетом, с отчаяньем во взгляде, с полуоткрытыми устами ожидала решения своей участи…