– Не застал дома пастора, ваше сиятельство; он с вечера отправился в шведский лагерь.
– Быть не может! Мне донесли наверное, что он дома и до сегодня будет ждать отца…
– Верно, донесение несправедливо, ваше сиятельство! А впрочем, жена его уверяла меня под присягою, что пастор вовсе не намерен был действовать противу нас, но что был увлечен насильно взбунтованными мужиками, которыми предводительствовал враг его ландсман!..
– Шашни и сплетни! А вы и поверили! Ландсман донес на пастора; пасторша сваливает вину на ландсмана, а вы и уши развесили!.. Верно, пасторша хороша собою?
Офицер молчал.
– Отвечайте!
– Не дурна.
– Ну вот и беда посылать молокососов!.. Извольте идти на гауптвахту… под арест!
Тем дело и кончилось. На другой день выступили в поход; чрез три дня завязалось сражение, и офицеру возвратили саблю.
На возвратном пути из Улеаборга в Петербург, в Гамлекарлеби, офицеру отведена была квартира в весьма хорошем доме. Хозяйка была зажиточная и пожилая вдова. Едва офицер успел переодеться, служанка пришла просить его к хозяйке в гостиную. Офицер исполнил желание хозяйки. Она сидела на софе, а возле столика в креслах помещались две ее дочери, прекрасные собою и в полном цвете юности. Когда офицер вошел в комнату, все встали, и хозяйка подошла к нему, взяла за руку и посадила возле себя на софе. Офицер заметил, что дамы были встревожены, и не понимал причины.
– Ваша фамилия N, как мы узнали от вашего слуги? – спросила хозяйка.
– Точно так, – отвечал офицер, не постигая, к чему это клонится.
Хозяйка взяла офицера за руку, пристально смотрела ему в лицо и сказала с чувством: «Вы добрый человек, господин N, и мать ваша должна быть счастлива!» Офицер все еще не догадывался, в чем дело, но, взглянув на девиц, увидел, что они утирали слезы… Он смешался. В двадцать лет от роду сердце восприимчиво.
– Признаюсь, я не понимаю всего этого! – сказал офицер.
– Помните ли пасторшу Луизу N? – сказала хозяйка.
– А, а! Теперь догадываюсь, – возразил офицер. – Жива ли она, здорова ли; где муж ее?
– На другое же утро после вашего посещения они уехали из пастората и отсюда, из моего дома, отправились на военном бриге в Швецию, в Стокгольм. Пасторша – моя племянница; она мне