Девушка проснулась на ларе в углу приземистой почтовой избушки. Солнце освещало половицы, и они празднично светились, словно только что вымытые. Васи не было. Иван сидел понурившись, курил.

— Совсем, — сказал хрипло, — дыхнуть нельзя. Ровно вот кто тряпкой глотку затыкает. Покурил, так немножко помягчало... Васька к машине пошел. А чего ходить — без трактора не вытащишь. Пей вон чай на плите. Остыл уж. Давно кипячен.

...Девушка вышла на улицу, постояла, посмотрела на свежий Васин след, чуть переметенный порошкой, на дорогу, ведущую дальше, вперед, не потревоженную еще ничьей ногой. Захотелось идти, скорее добраться до Улагана, куда ее командировала редакция.

— Я как Иван, — сказала себе девушка, — только вперед умею. — И пошла по нетронутой дороге.

Огромная тайга млела, согретая солнцем. Солнце хотело зараз покончить со всем снегом, шпарило. Снег чуть слышно шипел и падал с веток. Вся тайга была белая, свежая, подсиненная.

Девушка брала в руки снег, тискала его, и он влажно хрустел, сочился. Каждая мышца в теле помнила еще, как было холодно вчера, как было тяжело, и радовалась сегодняшнему теплу, солнцу. «Так и надо жить, так и надо...» — думала девушка. Шла по таежной дороге, ведущей в аймачный центр Улаган.

Дорога полезла в гору. Пошел снег. Девушка села на камень, спихнув с него мокрый снежный колпак.

«Зачем пошла? Могла бы дождаться в избе. Пить чай...»

Незаметно ее охватил сон, населенный множеством людей и предметов. Девушка изо всех сил рванулась, чтоб отделаться от сна. Она вскочила с камня и пошла дальше, вперед. Она теперь знала, что если все время идти, лес расступится.

Васин ЗИС догнал ее на мосту у въезда в Улаган. Девушка бросилась к нему и даже закричала от радости. Она забралась в тесную духоту кабинки, уселась между Иваном и Васей и почувствовала себя совершенно счастливой.

— А как же ваш «газик»? — спросила она у Ивана.

— Вытащат, — бодро сказал Иван. — Я его удобно спустил.

Холмы да озера

Холмы да озера

Николай Авдеичев жил против церкви, которая ночью одна возвышалась бело и красиво над Озерешней, а днем не хотелось глядеть на церковь, до того неухожена была она и уродлива в своей никому не нужной старости. И кладбище около церкви, хотя сохранило десятка два с половиной сухоньких серых крестов, уже не давало мысли о смерти или о жизни, оно изжило себя и скоро должно было кануть, оставить место траве и кустам сирени. В деревне забыли уже, кто сподобился быть погребенным в церковной ограде.

В церковное зало валили — до заморозков — картошку, а перед севом совхоз завозил семена.