Стремительно входил в палату профессор Корецкий и сразу заполнял ее своим голосом, белизной, чистотой и дородством.

— Красивая у тебя фамилия, Ильменев, — говорил Корецкий, — русская фамилия, хорошая, а сам ты барахлишь. Мог бы быть ах какой мужик! Ампир с мармеладом! Да. Разве можно с твоей болезнью курить и пить водку? Я все понимаю, дети мои, я сам прожил жизнь да-алеко не монахом. Но... кесарю кесарево.

— Жирный боров, — говорил Ильменев, когда профессор скрывался за дверью и оставлял по себе запах «Шипра», ощущение большого, здорового, холеного мужчины. Впрочем, говорил так Ильменев без злобы, даже восхищенно, вкусно причмокивая при этом губами.

Такой разговор о профессоре не нравился Петру Димову, бригадиру и парторгу цеха с завода имени Воскова. Он тотчас вступался:

— Корецкий — большой специалист. Что ты думаешь, так бы его поставили начальником отделения? У него в подчинении и профессора, и доценты, а самые сложные операции он всегда сам. Это нашего брата бабам дают резать, а что-нибудь ответственное — только Корецкий.

— Нашему брату хорошо, — говорил Ильменев, — у нас черепки с вентиляцией, в мозгах свежесть. Если бы не нужно получку женкам отдавать, из нас бы мыслители получились.

3

Брови у Ильменева начинаются высоко над переносьем и длинно, покато сбегают к вискам. Глаза, как мох на бору, сизые до голубизны, зрачки остры и точны. Подбородок торчит, даже кверху забирает, а нос маленький, загнут клювом. Губы розовые, все шевелятся, то дернутся в иронии, то смачно причмокнут.

Ильменев работает слесарем на Кировском заводе.

В тумбочке у него лежит похоронная — затерханная бумажка. В ней написано: «Старший лейтенант Степан Юрьевич умер от ран и похоронен в одиночной могиле, в деревне Малиновка Черниговской области».

Ильменев иногда прочитывает свою похоронную вслух, а иногда достает и глядит на нее молча.

На подходах к Днепру он командовал ротой. В последнем рывке, в атаке на предмостные укрепления его роту посадили десантом на танки. Броня была горяча и гладка: не ухватиться.

Тяжелый разгон, вздрагивание и жар машин передавались людям.

Снаряд разорвался позади танка. Осколком Ильменеву ссекло лейтенантскую фуражку, раздробило теменную кость. Он свалился, остался лежать мертвым. Танки и роту бросили с ходу форсировать Днепр.

Кто не признал его мертвым, кто подобрал и нес в медсанбат, в каких вагонах он ехал до города Балашова, Ильменев так и не припомнил. Документы его, может, забрали с собой ребята в той десантной атаке, а может быть, они вытряхнулись, когда его несли в медсанбат.