...Деревня Круглая Горка раскидана по горбам. От каждой избы набиты крепкие тропы вниз к озерам. Горбы голые, каждая стежка видна, как ручей, а посередине деревни, в березняке церковь с пробитой и ржавой маковкой.
Я сразу пошел к Назаровне, — одна в большой избе живет, бобылка. Мы давно с ней знакомство ведем, с первого моего приезда.
Угостил ее сладеньким вином, для нее специально донес, даже у стариков в Озерешне не расщедрился. Назаровна захмелела, выставила еще свою четвертинку.
Ее мы тоже распили, и тогда Назаровна, женщина скупая на откровенность, вдруг прижала кулаки к груди и горько пожаловалась на свою судьбину:
— Федька-то мой уехаччи в город со своей бабой, ну хоть бы чем мать порадовал. Не надо мне ихних денег, я сама еще, слава богу, могу себя содержать. Изгорода повалилась. Изгороду-то некому поставить. Сын он ведь мне. Перед людями мне срамно жить. Вырастила помощничка к своей старости... — И заплакала Назаровна горько. — Изгоро-ода... Изгоро-ода повалилась.
Я взял в сенях не наточенный бабий топор и пошел ставить эту самую изгороду. Хоть пока, до Федьки, пусть постоит.
Я стучал топором, солнце тепло касалось рук, лица, шеи, затылка. Я думал: «Вот завтра схожу на ток и сразу же в Ленинград. Возьму в счет отпуска неделю и махну к матери в Даргому. Ну да...»
В Круглой Горке было тихо, только петухи малохольно трубили от радости, клювами в небо, да слышался на озере пристук весел и медленный разговор рыбаков, да еще трактора доносились с пашни.
Я бросил стучать топором, слушал чуть внятную жизнь деревни, полей, воды, близкого леса. Я чувствовал счастье, и недовольство собой, и надежду, и жалость к моим сослуживцам: они сейчас чертят свои чертежи. А что они знают вот об этом дне своей жизни?
А что знаю я?
Весна за окном
Весна за окном
1
1
Виктора завалило породой в шахте. Сначала он попал в маленькую рудничную больничку, потом его доставили в город, в клинику. Оттуда перебросили на самолете в Ленинград, к заслуженным нейрохирургам. Нарушенный позвоночник никак было не заживить.
Виктор видел свои ноги. Он мог их даже пощупать, но давно уже не делал этого, потому что знал, как они прохладны наощупь и вялы, — мертвые ноги. Пошел третий год его больничной жизни. Жена давно перестала приезжать и писать письма. Большую шахтерскую пенсию Виктору перечисляли на сберкнижку.
Он сидел дни напролет, а иногда и за полночь в кресле на колесах, рядом со столиком дежурной сестры, курил, смотрел и думал.