Давос, диспут века, монада десятилетия. Изнутри, в напряжении на грани взрыва, 26 марта 1929 года он порождает два радикально противоположных ответа на один и тот же вечный вопрос: в чем заключается существо философствования? Или же: что такое человек?
Даже неизменно благожелательный Кассирер уже не видит возможности согласия:
Мы стоим на позиции, где простой логической аргументацией мало чего достигнешь.
А Хайдеггер всегда это знал! Речь изначально идет не об аргументах, но о дерзости совершить прыжок! И ничто не мешает этой смелости больше, чем вялое взвешивание «за» и «против» и стремление к консенсусу:
Главное, чтобы вы вынесли из нашей полемики одно: не стоит ориентироваться на различия позиций философствующих людей, не стоит заниматься Кассирером и Хайдеггером, вместо этого надо прочувствовать, что мы на пути, ведущем к тому, чтобы снова всерьез заняться центральным вопросом метафизики.
Главное, чтобы вы вынесли из нашей полемики одно: не стоит ориентироваться на различия позиций философствующих людей, не стоит заниматься Кассирером и Хайдеггером, вместо этого надо прочувствовать, что мы на пути, ведущем к тому, чтобы снова всерьез заняться центральным вопросом метафизики.
Возможно, они не поняли этого до конца, но, хотелось бы надеяться, почувствовали. Это. Ее. Бездну. Как первый необходимый шаг на пути в тотальную подлинность! Так?
Да, они почувствовали. Сделали первый шаг в бездну. Глубоко внутри. Во всяком случае, большинство из них. Хайдеггер покидает зал победителем.
Зализывать раны
Зализывать раны
Первой обо всем узнáет Эльфрида: «Только что закончилась моя двухчасовая полемика с Кассирером, прошла она превосходно и – если отвлечься от содержания – произвела на студентов большое впечатление…»[331] Со временем Хайдеггер несколько варьировал свое суждение, как показывает его отчет Элизабет Блохман:
Кассирер во время дискуссии был чрезвычайно благороден и едва ли не чересчур любезен. Так что я встретил маловато сопротивления, что помешало придать проблемам необходимую остроту формулировки. В сущности, для публичной дискуссии вопросы были чересчур сложны. Важно, однако, что сами ее проведение и форма уже могли действовать как наглядный пример[332].
Кассирер во время дискуссии был чрезвычайно благороден и едва ли не чересчур любезен. Так что я встретил маловато сопротивления, что помешало придать проблемам необходимую остроту формулировки. В сущности, для публичной дискуссии вопросы были чересчур сложны. Важно, однако, что сами ее проведение и форма уже могли действовать как наглядный пример[332].