Найти силы для опьянения революцией – задача всех сюрреалистических книг и начинаний. ‹…› Они высвобождают чудовищные силы «настроения», кроющиеся в предметах. Как, по вашему мнению, может пойти жизнь, в решающий момент меняющая свой ход из-за случайной уличной песенки?[343]

Запыхавшись, сквозь ночь

Запыхавшись, сквозь ночь

Однако он всё же не ставит восклицательных знаков, требуемых духом манифеста. Например, в своем эссе «К портрету Пруста» он вовсе не намерен заходить настолько далеко, чтобы утверждать, будто Пруст в своем творчестве рассчитывал в итоге на мировую коммунистическую революцию. Но в книгах этого писателя речь для него идет, опять-таки, ни о чем ином, как о высматривании посредством вечно догоняющего воспоминания моментов «мирского озарения»:

Чего искал он Пруст так страстно? Что лежало в основе этих бесконечных усилий? Позволительно ли нам сказать, что вся жизнь, творчество, поступки, какие только можно было совершить, никогда не были ничем иным, как непоколебимым раскрытием самых банальных и незначительных, самых сентиментальных и слабых моментов бытия тех, к кому они относились? ‹…› И у Пруста мы также являемся гостями, вступающими под раскачивающейся на ветру вывеской на порог, за которым нас ожидают вечность и упоение. ‹…› Но эта вечность отнюдь не платоническая, утопическая – она упоительна. ‹…› Вечность, в которой Пруст открывает свою точку зрения, – это ограниченное, небесконечное время. Его истинный интерес относится к протеканию времени в его самой реальной, то есть пространственно ограниченной, форме, которая нигде не царит так явственно, как в воспоминаниях – внутри, и в старении – вовне[344].

Чего искал он Пруст так страстно? Что лежало в основе этих бесконечных усилий? Позволительно ли нам сказать, что вся жизнь, творчество, поступки, какие только можно было совершить, никогда не были ничем иным, как непоколебимым раскрытием самых банальных и незначительных, самых сентиментальных и слабых моментов бытия тех, к кому они относились? ‹…› И у Пруста мы также являемся гостями, вступающими под раскачивающейся на ветру вывеской на порог, за которым нас ожидают вечность и упоение. ‹…› Но эта вечность отнюдь не платоническая, утопическая – она упоительна. ‹…› Вечность, в которой Пруст открывает свою точку зрения, – это ограниченное, небесконечное время. Его истинный интерес относится к протеканию времени в его самой реальной, то есть пространственно ограниченной, форме, которая нигде не царит так явственно, как в воспоминаниях – внутри, и в старении – вовне[344].