Трехсотгрошовая опера

Трехсотгрошовая опера

В роли критика он тоже явно укрепился. И «Литерарише вельт» во главе с Вилли Хаасом, и руководимый Зигфридом Кракауэром литературный раздел «Франкфуртер цайтунг» теперь постоянно привлекают его как автора. Если присмотреться, то Беньямин теперь – неотъемлемая часть, если не сказать идейный центр группы авторов, которая позволяет себе писать в соответствующих СМИ взаимные рецензии на собственные работы. Кракауэр рецензирует Беньямина, Беньямин – Кракауэра, Блох – Беньямина, Беньямин – Блоха… К этому кругу принадлежит и Адорно, среди своих по-прежнему известный как Визенгрунд.

Впервые в жизни Беньямин – начавший тем временем готовить и программы для Гессенского радио – располагает чем-то вроде профессиональной сети, к тому же обеспечивающей ему финансовую стабильность. Теперь он уже не предлагает в отчаянии свои работы, но нет-нет, да и по-барски отказывается, не выпрашивает рецензионные экземпляры – их ему доставляют бесплатно. Он даже чувствует себя в эти дни достаточно уверенно, чтобы помочь бедствующим друзьям, – например, пристраивает на работу в редакцию Альфреда Кона (брата Юлы), вместе с тем предупреждая его о безусловной жесткости такой формы существования:

Заработать литературой хотя бы три сотни марок в месяц совершенно невозможно, пока не пройдет много лет ожидания, да и тогда это никак не твердый минимум[335].

Заработать литературой хотя бы три сотни марок в месяц совершенно невозможно, пока не пройдет много лет ожидания, да и тогда это никак не твердый минимум[335].

Беньямин знает, о чем говорит. Но теперь, наконец-то, всё как будто бы само идет ему в руки. «Ровольт» намерен выпустить сборник его лучших критических статей. И среди них – эссе об «Избирательном сродстве». Кракауэр вскоре станет берлинским корреспондентом своей газеты. Адорно и Блох всё чаще наведываются в столицу, где Беньямин принят в высокоэлитарном кругу Бертольта Брехта и Хелены Вайгель.

С премьерой «Трехгрошовой оперы» в «Берлинер ансамбле»[336] брехтовскому «театру классовой борьбы» осенью 1928 года удается окончательный прорыв. На него, тридцатиоднолетнего гения-драматурга, возлагают теперь в Германии огромные надежды, не в последнюю очередь – общественно-революционного характера. После выборов в Рейхстаг в мае 1928 года левые политические силы безусловно окрепли, тогда как НСДАП набрала всего 2,59 % голосов. Стало быть, что-то назревает, как чувствуют в коммунистическом лагере, живущем ожиданием близкой революции.

Беньямин в эти месяцы тоже всё отчетливее ощущает себя частью этого движения. И в нем зреет что-то великое, творческий демон шевелится, всё больше проникаясь духом классовой борьбы. Первоначально задуманная как небольшое эссе, работа о «Парижских пассажах» между тем обрела собственную жизнь, заняв ключевое положение во всей его дальнейшей литературной деятельности: