— Никто не смог бы добиться того, чего добился ты. Ты родился в бедности и сумел подняться. Я никогда не получил бы этой работы без тебя. Я очень тебе благодарен.

— Так ты говоришь, что это я тебе помог?

Он кричал так, что мне хотелось зажать себе уши.

— Да меня тошнит от одного твоего вида! Ты же продажный до мозга костей! Ты годишься только на то, чтобы лизать другим задницу! Я вижу тебя насквозь! Ты — обычный мошенник. И твой комитет должен об этом знать.

Он распахнул дверь и выскочил в приемную. Я последовал за ним под пристальными взглядами направленных на нас глаз. Наверняка остальные слышали, что он сказал.

Отец развернулся лицом к нашему общему залу.

— Погляди-ка на этих безголовых лизоблюдов, — воскликнул он, тыча пальцем мне в грудь. — Ты — величайшее разочарование в моей жизни! Зря я потратил на тебя время.

С этими словами отец скрылся в коридоре.

Мгновение я стоял молча, прислушиваясь к его удаляющимся шагам и сгорая от стыда. По пути к своему столу я окинул зал взглядом и сказал:

— Прошу прощения за поведение моего отца.

Когда они начали смеяться, мне захотелось провалиться сквозь землю. Я сразу понял, что эти люди мне не друзья — они наверняка воспользуются представлением, которое устроил отец, в своих интересах. Кто-нибудь поспешит рассказать все Блоку, как будто у того нет более важных дел.

Как я смогу объяснить отвратительную, недостойную отцовскую выходку? Как мне сохранить должность, если подобное повторится?

В конце февраля отец уехал в командировку на Аляску. Я вздохнул с облегчением, обрадованный, что какое-то время он не будет тревожить меня, но ведь это лишь ненадолго. Спустя неделю после его возвращения мне позвонила Мона.

— Во время командировки твой отец упал на обледеневшей тропе и сильно разбился. Сейчас он в госпитале, ему колют обезболивающие. Возможно, он больше никогда не сможет ходить и работать. Через пару дней его выпишут домой, но он останется прикован к постели. Ты возомнил себя слишком важной птицей, чтобы поговорить с ним на работе, но, думаю, когда ему станет лучше, ты должен позвонить и извиниться за свое поведение.

— Извиниться? — закричал я в трубку. — Да вы шутите!

Голос Моны звучал как-то странно. Неужели отец на самом деле серьезно пострадал?

После того как его привезли домой из госпиталя, я звонил каждый день, но Мона всегда отвечала: «Он сидит в инвалидном кресле, весь согнувшись, не может ходить и не хочет разговаривать с тобой».

Наконец в субботу, в середине марта, любопытство взяло надо мной верх. Если отец действительно в таком тяжелом состоянии, как описывает Мона, я должен это знать. Я поехал к ним домой и вошел в дверь. Они ее никогда не запирали. Отец смотрел телевизор и пил пиво. Он был одет, как обычно, и выглядел вполне здоровым.