«Ты можешь меня простить?» — с глазами, полными страха, написал он.

Я широко ему улыбнулся и сжал его ладонь.

— Ну конечно. Ты же мой отец.

Но он выжил.

Два года спустя отец позвонил мне — у него случился удар, и говорил он так, будто набил рот камнями. До того дня он сохранял острый ум и вспыльчивый нрав, хотя ему и было уже восемьдесят пять лет.

На следующее утро мы с Пэтти поехали за триста миль проведать его. Голос у него снова стал четким, но глаза были красные, и он не понимал, зачем мы явились. Через пару дней у него случился второй удар. Хоть он и ослабел до того, что едва мог пошевелиться, отец по-прежнему громко ругался, проклинал докторов, твердил, что мозг у него в полном порядке, а вот спина болит — почему они ею не займутся? После нескольких дней в больнице мы перевели его в дом престарелых.

Неделю спустя, на Новый год, меня снова вызвали к отцу. Он устроил персоналу скандал за то, что его кормили, как он выразился, «отбросами с помойки». Когда я приехал, отец впал в глубокий сон. Но после пробуждения стало ясно, что это последний раз, когда мы видимся с ним. Глаза у него опухли, он не был ни злым, ни раздраженным — осталась только грусть и растерянность. Медсестра зашла ненадолго меня сменить, чтобы я мог выйти в коридор и собраться с мыслями.

Я сказал Пэтти, что отец умирает, и заплакал. Она велела мне возвращаться к нему, а сама обещала ждать, сколько потребуется.

Когда я вернулся к отцовской постели, он внимательно посмотрел на меня. Взгляд его пронзительно-голубых глаз на мгновение обрел прежнюю силу.

Отец велел наклониться к нему.

Когда я нагнулся, он ухватил меня за шею, как делал в детстве.

— Ты был моим любимцем. Я люблю тебя, сын. Всегда любил. Пожалуйста, поцелуй меня в обе щеки.

Раньше он никогда о таком не просил.

Я склонился к нему и поцеловал в обе щеки.

— Я тоже всегда тебя любил, папа… Прощай.

Слезы потекли у него по лицу, и он схватил меня за руку с той же силой, как в детстве, но глаза его были закрыты.

В слезах, я вышел в коридор, и Пэтти крепко меня обняла.

— Очень тяжело прощаться с отцом, даже с таким.

Больше нам нечего было там делать. Она взяла меня за руку, и мы вышли вдвоем под дождь. За исключением пары слов в закусочной на обочине, мы всю дорогу молчали.