«Ах, как он разливал! то есть этак, я думаю, ничего на свете нельзя так красиво делать! Рука эта у него точно шея у лебедя гнется: нальет, и передает лакею тарелку, и опять возьмет: всё красота. Окончив разливанье, которым так любовались художественные натуры села Протозанова, Патрикей Семеныч сходил с возвышения и становился за стулом у бабушки, и отсюда опять продолжал давать молча тон мужской прислуге и служить предметом восторгов для наблюдавших за ним из своего секрета женщин»651.
«Ах, как он разливал! то есть этак, я думаю, ничего на свете нельзя так красиво делать! Рука эта у него точно шея у лебедя гнется: нальет, и передает лакею тарелку, и опять возьмет: всё красота.
Окончив разливанье, которым так любовались художественные натуры села Протозанова, Патрикей Семеныч сходил с возвышения и становился за стулом у бабушки, и отсюда опять продолжал давать молча тон мужской прислуге и служить предметом восторгов для наблюдавших за ним из своего секрета женщин»651.
Патрикей – воплощенная преданность и почитатель доблестей древнего рода, которому служит.
Отчасти его напоминает и горничная бабушки Ольга Федотовна, «которую все любили за ее хороший нрав и доброе сердце», бывшая княгине более другом, чем служанкой. Полюбив окончившего курс семинариста, она принесла себя в жертву его славной будущности, о которой мечтала его сестра – не из тщеславия, а чтобы помочь братьям. Поняв, что чувства могут стать препятствием для карьеры любимого, Ольга Федотовна уже после признания в любви и поцелуя подстроила дело так, чтобы стать с ним крестными родителями младенца и тем самым отрезать путь к женитьбе (крестные родители по традиции не имеют права вступать в брак).
Под стать Ольге Федотовне и другая героиня хроники Марья Николаевна, дочь заштатного дьякона Николая, ослепшего от удара молнии:
«Марья Николаевна была хороша собою, но хороша тою особенною красотой, которая исключительно свойственна благообразным женщинам из нашего духовенства. Эта красота тихая, скромная, далекая от всяких притязаний на какую бы то ни было торжественность, величие и силу своего обаяния: она задумчива, трогательна, является как бы только вместилищем заключенной в ней красоты духовной»652.
«Марья Николаевна была хороша собою, но хороша тою особенною красотой, которая исключительно свойственна благообразным женщинам из нашего духовенства. Эта красота тихая, скромная, далекая от всяких притязаний на какую бы то ни было торжественность, величие и силу своего обаяния: она задумчива, трогательна, является как бы только вместилищем заключенной в ней красоты духовной»652.