Пределы власти этого человека в литературе сегодня почти невозможно себе вообразить. Это ведь Катков спродюсировал появление целого литературного направления – антинигилистических романов, которые исправно публиковались в «Русском вестнике». И многие хрестоматийные сочинения – к примеру, «Отцы и дети» и «Преступление и наказание», не говоря о текстах Лескова, – без вмешательства Каткова были бы иными⁶⁹⁴. Иногда он согласовывал с авторами вносимые в текст изменения, иногда, как в случае с Лесковым, не считал нужным. Но многие ценили его поправки. Лев Николаевич Толстой перед публикацией «Анны Карениной» писал Каткову: «Без радости не могу вспомнить о том, что Вы будете держать корректуры» – и позже, когда роман уже начал печататься в «Русском вестнике», признавался: «Вся моя надежда на Вашу корректуру»⁶⁹⁵. Правда, концептуального вмешательства в свой роман Толстой всё же не потерпел, и эпилог «Анны Карениной» в катковском журнале так и не был опубликован, а отношения завершились разрывом. Впоследствии Толстой, по воспоминаниям окружающих, ничего хорошего о Каткове уже не говорил – напротив, утверждал, что тот не ведал стыда и подчинил свой талант не служению добру, а личным интересам и расчетам⁶⁹⁶.

По мере того как влияние его росло, Катков всё резче критиковал пореформенные политические институты и их создателей, «легальных служителей крамолы», а после третьего покушения на царя 2 апреля 1879 года, совершённого народником Александром Соловьевым, потребовал установления диктатуры⁶⁹⁷. Когда же Александр II 1 марта 1881 года был убит народовольцами, Катков и вовсе не сомневался, что причиной трагедии стала слишком мягкая внутренняя политика. С либеральной интеллигенцией Михаил Никифорович расходился всё безвозвратнее, да и ее отвращение к «будочнику русской прессы» только росло.

В 1882 году Лесков в небольшой заметке «Из литературной жизни», написанной для «Петербургской газеты» по мелкому поводу, совершенно ясно выражает свое отношение к бывшему издателю: называет его «злым стариком», приверженцем «не той веры, которая мучится, а той, которая мучит»⁶⁹⁸. Лесков напоминает, что прежде Катков был иным, направлял своих сотрудников на служение «добру и истине», теперь же ему мило только то, что «прикрыто деньгами и чинами». Заметка эта так и не была опубликована – видимо, редактор «Петербургской газеты» С. Н. Худяков поостерегся ссориться со «злым стариком». В 1887 году после смерти Каткова Лесков сочинил для газеты «Новое время» сокрушительный некролог-памфлет.

В то время когда в старую столицу стекались сотни телеграмм-соболезнований со всего света, а на похороны съезжались десятки тысяч почитателей усопшего, Лесков с очевидным удовольствием упражнялся в переборе разных определений Каткова, словно бы пародируя все эти телеграммы, некрологи и акафисты, из которых, кстати, потом сложилась целая книга. Он называл знаменитого покойника то «львояростным кормчим “Московских ведомостей”», то «московским Талейраном», то «трибуном Страстного бульвара» (там располагалась редакция «Московских ведомостей») и в конце концов «грамотным наследником Ивана Яковлевича Корейши на Шеллинговой подкладке». В последнем определении соединились полуграмотный московский прорицатель и немецкий философ, которого Катков действительно чтил, а в молодые годы слушал (между прочим, сидя в одной аудитории с Фридрихом Энгельсом и Сёреном Кьеркегором). В завершение беспощадного надгробного слова Лесков пишет: