«В одной старинной, правда отреченной, книге предуказано, будто всякий покойник вратарю царства небесного должен предъявить складень с изображением содеянного им при жизни. Суздальские богомазы без труда составят таковой для душеньки благоволившего им Каткова: классицизм, разгром Польши, франко-русский союз займут створки этого оправдательного триптиха»699.

«В одной старинной, правда отреченной, книге предуказано, будто всякий покойник вратарю царства небесного должен предъявить складень с изображением содеянного им при жизни. Суздальские богомазы без труда составят таковой для душеньки благоволившего им Каткова: классицизм, разгром Польши, франко-русский союз займут створки этого оправдательного триптиха»⁶⁹⁹.

Неудивительно, что, ознакомившись с гранками уже набранного некролога, Суворин велел рассыпать набор. Памфлет увидел свет лишь в XX веке.

Казалось бы, всё ясно: недолгое сближение, полувынужденное сотрудничество, соединенное с самолюбивой гордостью приобщенности; затем разрыв, презрение к вчерашнему единомышленнику. Но дело, кажется, обстояло сложнее. Тому же Суворину 30 ноября 1888 года Лесков писал:

«Пользу мне сделало страданье, Катков и Аксаков, – Катков, кажется, более других. Я стал думать ответственно, когда написал “Смех и горе”, и с тех пор остался в этом настроении – критическом и, по силам моим, незлобивом и снисходительном»700.

«Пользу мне сделало страданье, Катков и Аксаков, – Катков, кажется, более других. Я стал думать ответственно, когда написал “Смех и горе”, и с тех пор остался в этом настроении – критическом и, по силам моим, незлобивом и снисходительном»⁷⁰⁰.

В чем же эта польза, сделанная Катковым? Возможно, в пробуждении сознательного отношения к тому, о чем пишешь, в формировании системы взглядов.

Ведь пока Лесков общался и сотрудничал с Катковым, он во многом принимал и разделял именно его воззрения – не только на нигилистов и социалистов, но и на староверов, и на евреев. Как и Катков, он настаивал на необходимости соблюдать гражданские права и тех и других, но вместе с тем не видел ничего дурного в возвращении раскольников в лоно официальной Церкви. И «Запечатленный ангел», и «Владычный суд» завершаются тем, что главные герои, в первом случае староверы, во втором иудей, переходят – причем добровольно, по зову сердца – в официальное православие. После расхождения с Катковым Лесков, хотя и пишет Щебальскому из Мариенбада 29 июля (10 августа) 1875 года, что «разладил с церковностью» и его «подергивает теперь написать русского еретика – умного, начитанного и свободомысленного духовного христианина», и вспоминает в том же письме о Михаиле Никифоровиче как об «убийце родной литературы»⁷⁰¹, однако спустя несколько лет открыто реализует его литературную программу и выдает портретную галерею «духовных христиан» – праведников, исполняя заветную мечту знаменитого редактора, который всегда желал видеть в романах идеальных героев, воспитателей молодого поколения. Возможно, знаменитый лесковский цикл о праведниках не появился бы без общения с «львояростным кормчим».