Вторая заграница

Вторая заграница

Неудача с Кокоревым, развод с Катковым, стойкое ощущение, что печататься больше негде, а «на горизонте литературном» нет ничего, «кроме партийной или, лучше сказать, направленской лжи»⁷¹⁴, всё глубже погружали Лескова в хандру. С Екатериной Степановной отношения сделались мучительными. Поводы для этого, очевидно, являлись, но так ли они были важны? Взаимное притяжение давно кончилось. «У нее нет фантазии, – жаловался он сыну. – Это ужасно – человек без фантазии! Он не представляет себе, какое впечатление производят его поступки, слова, что он заставляет ими переживать других! Не рисует картин и потому сам не впечатляется! Это страшно!!!»⁷¹⁵ Лесков уже не просто хандрит, но и «пищать желает», о чем сообщает в письме Щебальскому от 8 мая 1875 года⁷¹⁶.

Тринадцать лет назад в похожей ситуации кризиса, неразрешимых семейных проблем, ощущения накрывшей катастрофы Лесков сбежал в Прагу, в Париж, в европейский воздух, погрузился в другие языки, новые впечатления, невиданные прежде картины, спектакли, лица – и исцелился.

В 1875 году он решил принять то же лекарство – бежать прочь, «не видеть никого и ничего из того, что лишает “сил и действия”», а для полноты эффекта запечатать побег паломничеством в Лурд.

Это было особенное место. В 1858 году четырнадцатилетнюю дочку мельника и прачки Бернадетту в пещерах, окружающих город, посетили чудесные видения – она беседовала с Матерью Божией, после чего ушла в монастырь. В 1875 году она была жива, но народ шел не к ней, а к открытому ею роднику, воды которого приносили исцеление. Шагать с паломниками к святыне, молиться Богородице, плыть в волнах общей горячей веры, ощущать близость тонкого мира – вот о чем он мечтал. «Может быть, это религиозное возбуждение людей, известных мне со стороны их нерелигиозности, займет меня, и я не буду думать о том, о чем думы так мучительны и так бесплодны»⁷¹⁷, – писал он Аксакову 23 апреля 1875 года.

Лесков заехал в Киев, своим «упавшим видом» несколько напугав дядюшку Сергея Петровича, который даже устроил небольшой консилиум и в результате обнаружил у племянника «начало малокровия, происходящего вследствие долгого угнетения сердца»⁷¹⁸. Убедившись, что отдых ему жизненно необходим, Лесков решил отправиться в Вену, Прагу и Париж, а откуда с пилигримами в Лурд.

В Париже он снова поселился в Латинском квартале, неподалеку от того места, где жил когда-то – возле Люксембургского сада, на улице Месье-ле-Пренс (Rue monsieur le Prince), словно желая вернуться во времена, когда был здесь весел, счастлив и позабыл все невзгоды. Даже в первый приезд Лесков, тридцатилетний, был для студенческого квартала переростком, но тогда он догонял свою «полупропущенную молодость»⁷¹⁹. Теперь, в 44 года, в нем не было ни той легкости, ни той жадности до простоты французских любовных нравов. А в когда-то очаровавшей его столице больше не было новизны. На этот раз Париж показался ему «невыносимо шумным», Латинский квартал суетливым, и вскоре он переехал на Елисейские Поля, на улицу Шатобриана, дом 5, в тихую комнату с окнами на тенистый сад.