Он поселился здесь в небольшом пансионе вместе с другими русскими, оказавшимися в Париже по разным надобностям: четой журналистов Монтеверде, ученицами Парижской консерватории сестрами Левиными, но главное, с давним знакомцем Федором Буслаевым. Они все вместе обедали, вечерами слушали пение сестер, беседовали.

Паломничество так и не состоялось. Лето выдалось дождливым, Лурд залила река Гаронна, а Николая Семеновича – «многоводная тоска»⁷²⁰. Он скучал, писал сумрачные письма взрослым корреспондентам – Милюкову, Щебальскому, Аксакову, доброму приятелю и соседу Михаилу Александровичу Матавкину, сыну владельца дома на Фурштатской; чуть повеселее – детям: одиннадцатилетнему Дронушке, Вере, Борису. Описывал мундиры и лошадей «чужих солдатиков», заседание депутатов в Национальном собрании в Версале, где обнаружил, что данное ему в дружеском кругу прозвище Гамбетта небезосновательно: внешне он действительно был похож на знаменитого республиканца, выступление которого слушал в Национальном собрании.

Хотя в целом всё было не так ярко, как в первый раз, поездка одарила его по меньшей мере одним интересным отчасти литературным, отчасти религиозным знакомством – с князем Иваном Сергеевичем Гагариным. Тот знал весь литературный свет конца 1830-х годов, от Пушкина и Лермонтова до Чаадаева и Тютчева. Его долгое время безосновательно подозревали в причастности к анонимному пасквилю 1836 года, ставшему причиной дуэли Пушкина, якобы написанному в его доме, на его бумаге. Аксаков уверил Лескова, что это неправда (последние обвинения были сняты с князя только во второй половине XX века⁷²¹), и убедил зайти к Гагарину в Париже. Иван Сергеевич, поначалу живший здесь как сотрудник российского посольства, постепенно перешел на положение эмигранта, принял католичество и вступил в орден иезуитов – «чтобы не задохнуться», комментировал этот шаг Герцен. В 1853 году в России Гагарин был предан суду за самовольное пребывание за границей и смену веры⁷²². Его нашумевшая работа «Будет ли Россия католической» (1856), написанная по-французски и вскоре переведенная на русский, посвящалась перспективам слияния восточной и западной ветвей христианства на основе католицизма, которое, по мнению автора, помогло бы обеспечить Церкви в России независимость от государства, а стране – избежать революции.

С Лесковым Гагарин был любезен, показал ему парижские иезуитские школы, но в нем самом гость ничего иезуитского не нашел:

«Гагарин же едва ли не более пришелся бы к месту настоятеля Сергиевской пустыни, что за Петербургом? Что он за иезуит и почему он иезуит, – он, я думаю, и сам не знает»723.