«Более всего разладил с церковностью, по вопросам которой всласть начитался вещей, в Россию не допускаемых. Имел свидание с молодым Невилем (Навилем. – М. К.)[120] и… поколебался в моих взглядах. Более чем когда-либо верю в великое значение Церкви, но не вижу нигде того духа, который приличествует обществу, носящему Христово имя. “Соединение”, о котором молится наша Церковь, если произойдет, то никак не на почве согласования “артикулов веры”, а совсем иначе. Но я с этим так усердно возился, что это меня уже утомило. Скажу лишь одно, что прочитай я всё, что теперь много по этому предмету прочитал, и выслушай то, что услышал, – я не написал бы “Соборян” так, как они написаны, а это было бы мне неприятно. Зато меня подергивает теперь написать русского еретика – умного, начитанного и свободомысленного духовного христианина, прошедшего все колебания ради искания истины Христовой и нашедшего ее только в одной душе своей. Я назвал бы такую повесть “Еретик Форносов”, а напечатал бы ее… Где бы ее напечатать? Ох, уж эти “направления”!»⁷²⁵.

Это письмо было отправлено уже из Австрии, из Мариенбада, куда Лесков приехал поправлять здоровье – изгонять желчь. Здесь он «испил полный курс вод, вдоволь измарался в грязевых ваннах, излазил все горы, вертепы и пропасти». Обедал, гулял, посещал императорский зоопарк с оленями, очень много читал. Не писал прозу: принимался – и бросал перо. Здесь он задумал повесть «Соколий перелет», но первые главы ее были опубликованы только в 1883 году.

Он активно лечился, пил по семь кружек минеральной воды в день, но выздоравливал медленно. Всем, даже детям, жаловался на «нервное страдание». Сознавал, что в его обстоятельной переписке с Дронушкой было что-то «анормальное». Отправляя корреспонденции детям, которые им передавал М. А. Матавкин, он, разумеется, писал через них Екатерине Степановне, но напрямую к ней не обращался – продолжалась «мстительная дрязга». Полунамеком Лесков сообщал о неизвестной нам коллизии Матавкину, инициалами К. С. обозначая Екатерину (Катерину) Степановну, и ясно давал понять, что долгая разлука с ней ничего не исправила:

«Время может всё изменить, но тут и оно, как сами видите, оказалось бессильно: ста дней мало вышло, чтобы пришла добрая мысль поправить зло, причиненное человеку самыми несправедливыми и тяжкими обидами… На что еще надеяться и о чем говорить? Будь что будет, куда Бог примостит, там и буду. К тому же К. С. не может не сознавать, что она сбила меня с ног и причинила мне зло огромное, а это не может ее вести ни к чему иному, кроме желания остаться упорною в своем деле, ибо самый вид моего страдания может только язвить ее душу и требовать великодушия, к чему она влечения не чувствует. Вот я ни на что не надеюсь, хотя, конечно, если бы мне протянули палец, я подал бы обе руки, но а что за тем далее?.. Я ведь очень, очень настрадался и могу это простить, но чувством моим позабыть этого уже не могу, по крайней мере очень долго и разве в покое совершенном, которого никогда не имел»726.