Спустя годы, когда семейные страсти остыли, в последний день февраля 1893-го Лесков писал своей доброй знакомой, писательнице Лидии Ивановне Веселитской:
«Расставшись с Вами, я долго продумал о том, что говорил Вам о себе, по поводу моего одиночества, и нашел, что Вы правее меня: действительно, мне “только так кажется, что я мог бы быть счастливее в семье”. На самом деле центр моих симпатий всё ложился бы за чертами семейственности. Хуже это или лучше? Или хорошо всё, что дано? Верно, так. Эпиктет[125] понимал это, когда говорил: “Твое дело хорошо сыграть свою роль на сцене мира, а пьеса написана не тобою”»772.
«Расставшись с Вами, я долго продумал о том, что говорил Вам о себе, по поводу моего одиночества, и нашел, что Вы правее меня: действительно, мне “только так кажется, что я мог бы быть счастливее в семье”. На самом деле центр моих симпатий всё ложился бы за чертами семейственности. Хуже это или лучше? Или хорошо всё, что дано? Верно, так. Эпиктет[125] понимал это, когда говорил: “Твое дело хорошо сыграть свою роль на сцене мира, а пьеса написана не тобою”»772.
В пьесе, написанной не им, он должен был сыграть роль человека несемейного, печального одиночки, вечно стремящегося к домашнему теплу, к людям и вечно отталкивающего их от себя.
Весной 1877 года Дрона поступил в военную «милютинскую» гимназию, или Николаевский кадетский корпус[126], который давал воспитанникам среднее образование, а вместе с тем готовил их к воинской службе. Почему именно военное поприще избрал Николай Семенович для сына, понять сложно. Сохранившееся в семейных преданиях объяснение звучит странно:
«– Объясните мне, пожалуйста, как это – ты, полковник и военный педагог, отдал сыновей в гражданскую школу, а ты, работник Министерства народного просвещения, своего в военную? – спросил как-то раз муж его тетки Натальи Луциан Ильич своих родственников о выборе для их сыновей.
– Да это, дядя, вполне естественно: каждый побоялся отдать своего в ту, которую он лучше знает, – отвечал Лесков»773.
Екатерина Степановна этот выбор не одобряла, но Лесков настоял на своем. Было ли право голоса у самого Дроны? Непохоже. И он стал военным, полжизни прослужил в погранвойсках, хотя, видимо, мечтал о совсем другой стезе, но признаться в этом решился лишь после смерти отца его младшему приятелю Чехову. Мы еще коснемся этой загадочной отлучки с военной дороги, из которой всё равно ничего не вышло.
Пока же узелок будущей военной карьеры только завязывался. Отец и сын поселились вместе в «холостом жилье» – в доходном доме купца Семенова на углу Коломенской улицы и Кузнечного переулка. Жилье оказалось сырым, и уже через месяц они переехали в другое – в дом 61 (сейчас – дом 63) на Невском проспекте, немногим лучше: «…квартира была “фонарь”: слева холодная лестница, справа ворота на “черный” двор, две комнаты на первый двор, одна проходная и темная, с окном в подворотню, одна комната и кухня на второй двор. Внизу нежилой подвал. Кругом ветер, холод, нигде ни луча солнца, да в сущности и света. Но всё же получше первой и ближе к гимназии»774.