«В Англии и во Франции произведения любимых писателей расходятся десятками тысяч, чего у нас не бывает, и вследствие этого во Франции какой-нибудь Сарду живет синьором, имеет дома, дачи, первых лошадей и первостатейное знакомство, тогда как любой наш писатель, ему же г-н Сарду недостоин по своему таланту разрешать ремня у ног, даже ни о чем подобном не грезит в самой дерзкой мечте своей, и умирает слава Богу если так, как умер Лажечников, поручая детей своих милосердию государя (и то, заметьте, не общества, а государя!), а чаще же канает на госпитальной койке и хоронится в складчину. Известно, что литература у нас состоит из бедняков, питающихся впроголодь, и самые любимейшие из наших писателей стараются устраивать себя вне зависимости от одного литературного заработка.

Стало быть, вещественных доказательств так называемой любви к литературе и литераторам у нас чрезвычайно как мало и во всяком случае меньше, чем у всех других европейских народов»⁷⁵⁹.

Коллекционер

Коллекционер

Не только за гостинцами самому себе ходил Лесков по Александровскому рынку. В 1870-е годы он сделался коллекционером редкостей. Собирательство было, кажется, в самой его природе. Для своих произведений он коллекционировал забористые словечки, диковинные выражения, поговорки и присловья, анекдоты, затейливые истории и, конечно, людей – уходящие типы: антиков, странненьких, юродивых, святых. Заодно карликов и великанов.

Занимали его и старинные книги – старопечатные и рукописные – и иконы: у него хранились небольшой складень строгановского письма, множество почерневших образов, были и иконки, вырезанные на камне. Не меньше, по воспоминаниям А. И. Фаресова, любил Лесков и «русские поддевки, картузы, палки с солидными рукоятками, удобные кресла, комоды, крепкие настойки»⁷⁶⁰.

Едва у Николая Семеновича появлялись свободные деньги, он отправлялся на Александровский или Апраксин рынок к антикварам, где увлеченно рылся в старых вещах и рухляди. Обожал часы – карманные, настенные и каминные, английские и швейцарские. На Фурштатской часы у него стояли и висели повсюду. Все они были с боем – квартиру оглашал ежечасный перезвон: одни начинали, другие подхватывали. Неменьшую страсть питал Лесков и к шкатулкам, подсвечникам, статуэткам, гравюрам, по-детски радуясь каждой находке. Мемуаристы с улыбкой вспоминают об этой слабости Николая Семеновича, В. Г. Авсеенко – язвительнее, но и выразительнее многих:

«Всякая старинная вещица приводила его в безграничный восторг, независимо от ее археологического значения.