– Посмотрите, ведь это медный шандал XVII века, – говорил он, выхватывая с полки какую-то позеленевшую плошку. – Ведь если это почистить – вещице цены не будет. А вот это шитье тоже XVII века. Взгляните, даже кусок старинного кружева сохранился.

Больше всего занимали Лескова произведения старинного искусства.

– Ведь это Боровиковский! – восклицал он, отыскав в хламе какой-нибудь почерневший холст. – Вещь недоконченная, но манера Боровиковского сейчас видна.

И он принимался торговать находку и торговал долго, до тех пор, пока не высылали ему из “Русского вестника” значительную сумму денег. Тогда он покупал Боровиковского и приобщал его к своей картинной галерее. <…>

– Да разве Боровиковский такая необъятная величина? – спросил я раз.

Лесков посмотрел на меня желчно сверкнувшими глазами, передернул плечами и несколько дней не говорил со мною»⁷⁶¹.

Он заказывал меховые шапки с козырьком, как у дьяконов, жилеты фасона 1820-х годов, а однажды сшил себе из старинной парчи куртку, чтобы поражать воображение издателей и брать подороже, уточнял язвительный Терпигорев и добавлял, что в кабинете у Лескова есть «настоящий венецианский флакон, а в нем египетская тьма, которую с большой для себя опасностью вывез известный Марко Поло», а на отдельной полочке лежит «зуб Бориса и Глеба»⁷⁶².

Недаром многим кабинет этот – с картинами, иконами, артефактами и мольбертом, на котором стоял портрет «молодой, красивой женщины» (возможно, Екатерины Степановны Бубновой), – напоминал музей⁷⁶³. Сам Лесков говорил, что не может работать в «комнате с голыми стенами»⁷⁶⁴.

Но Лесков любил диковинки – языковые, вещественные, человеческие – не только как эстет и художник; в последней части жизни они заполняли обрушившуюся на него пустоту.

Разрыв

Разрыв

В августе 1877 года случилось неизбежное: Лесков разъехался с Екатериной Степановной, с которой провел бок о бок около тринадцати лет. Взаимное недовольство росло давно; как ни тяжел был характер Лескова, вероятно, и Екатерина Степановна умела быть несгибаемой.

А. Н. Лесков приводит дневниковую запись, сделанную 26 февраля 1871 года «дядей Васей» – Василием Семеновичем Лесковым, родным братом писателя, человеком прямодушным и добрым, некоторое время жившим в его квартире на Фурштатской. Запись эта отчасти позволяет понять характер Екатерины Степановны: «За обедом между Николаем и Катериною Степановною произошла какая-то вспышка, в которой Николай, по моему мнению, не виноват. Смотрю я, смотрю на сию… Катерину Степановну и никак не могу уяснить себе: что “оно” такое? По-своему добрая, довольно последовательная в том, что себе зарубит (упертая), и всячески бестолковая. Это тип малороссийской “жинки”, которая не боится своего “чоловика”. Особенно интересна она с своею манерой говорить “высоким слогом” и пускаться в рассуждения… Но тем не менее в ней есть стороны, которых нельзя не уважать: она прекрасная (по-своему) мать, хорошая и заботливая хозяйка, что тоже не вздор; и потом она очень правдива – пункт, в котором она сильно расходится с Николаем, который врет много и часто вовсе без нужды и цели. Я ставлю себя в ее положение и нахожу, что действительно ужасно любить человека, жить с ним и не быть уверенным в том, что вот то, что он рассказывает в данную минуту – правда или нет?»⁷⁶⁵