«К девочке я привязан, и она меня жалеет и любит, так что разлучаться нам – это значит замучиться: она была брошенная, я ее сам на руках носил по солнышку, когда она страдала в детстве, а теперь мы сжились, и она в свои ранние годы и по духу-то родная мне стала»916.
«К девочке я привязан, и она меня жалеет и любит, так что разлучаться нам – это значит замучиться: она была брошенная, я ее сам на руках носил по солнышку, когда она страдала в детстве, а теперь мы сжились, и она в свои ранние годы и по духу-то родная мне стала»916.
В некоторых письмах Лесков почти исповедовался:
«Духа стараюсь не угашать и считаю это всего выше и священнее. В том, что делаю дурного, – не нахожусь на своей стороне и почитаю себя виноватым. С некоторою полнотою освободился только от зависти, от обидчивости и от опасений за будущее, – что очень долго меня мучило. <…> Тоже и не курю табаку, но “червонное вино” (как говорил дьякон Ахилка) пью умеренно “стомаха ради и многих недуг своих”»917.
«Духа стараюсь не угашать и считаю это всего выше и священнее. В том, что делаю дурного, – не нахожусь на своей стороне и почитаю себя виноватым. С некоторою полнотою освободился только от зависти, от обидчивости и от опасений за будущее, – что очень долго меня мучило. <…> Тоже и не курю табаку, но “червонное вино” (как говорил дьякон Ахилка) пью умеренно “стомаха ради и многих недуг своих”»917.
Лескову всегда нужно было иметь того, пред чьей системой ценностей можно преклонить главу. Когда-то это был Герцен, потом Катков. Теперь осознавать свои взгляды и понимать себя ему помогал Толстой, став, по словам историка литературы Н. К. Гудзия, «той спасительной и радостной пристанью, приближение к которой упорядочивало и просветляло страстную и противоречивую натуру автора “Соборян”»918.
На несколько лет Толстой действительно сделался для Лескова такой пристанью: тот с Львом Николаевичем советовался, у него, почти навязчиво, искал одобрения. И Толстой одобрял, поддерживал, был ласков. На вопрос, как сподручнее приносить пользу своей литературной работой, милостиво отвечал: «…желаю только продолжения Вашей деятельности, хотя это желание не исключает и другого желания, свойственного нам всем для себя, а потому и для людей, которых мы любим, чтобы они, а потому и дело их, вечно, до смерти совершенствовалось бы и становилось бы всё важнее и важнее, и нужнее и нужнее людям, и приятнее Богу»919. Словом, продолжайте, пишите, совершенствуйтесь, я вас уже люблю – хотя любовное признание здесь плотно упаковано в сложный синтаксис.