Но эти расхождения не мешали самому пылкому поклонению.

С 24 по 26 января 1890 года Лесков гостил у Толстого в Ясной Поляне. О чем они говорили, неизвестно, но, когда гость уезжал, хозяин отправился его провожать – «поехал сам кучером в Тулу». Значит, рад был провести лишние два часа вместе с Лесковым. Тот год спустя написал Толстому: «Я часто вспоминаю – как мне у Вас было хорошо».

В начале марта 1890 года Толстому недужилось. Работать он не мог, а читать – вполне, и взялся за собрание сочинений Лескова. На тот момент в свет вышло уже восемь томов. «Читаю Лескова. Жалко, что неправдив. Как сказать это»⁹²⁸, – записал Толстой 10 марта в дневнике.

Да, самые большие разногласия между ними вновь, как и в случае с Достоевским, лежали в области эстетической. «Эссенция» Лескова была и для Толстого «неправдой». «Словно на луне происходит», – писал Достоевский о «На ножах». Но Лесков – чем дальше, тем отчетливее – по отношению к жесткому реалистическому письму и впрямь становился лунатиком.

Это особенно явно открылось в прямом творческом диалоге, завязавшемся у него с Толстым.

Однажды Толстой предложил Лескову написать сказку. В центре – три вопроса: какой час важнее всех, какой человек нужнее всех, какое дело дороже всех. Лесков откликнулся. Работал вдохновенно, написал много – авторский лист! «Сказка о короле Доброхоте и простоволосой девке» (позже автор переименовал ее в «Час воли Божией») была опубликована в одиннадцатом номере журнала «Русское обозрение» за 1890 год; Лесков тут же отправил свежеотпечатанный номер Толстому и просил обязательно прочесть.

Толстой раскрыл журнал не без любопытства. И что же?

Ясная притча о главном – о ценности настоящего, происходящего в данный момент, – под пером Лескова обратилась в балаган и раешник! Лесков придумал государство короля Доброхота, который никак не мог получить ответы на три проклятых вопроса. Он добивался их сначала у старцев-отшельников – те, поскольку ходить уже не могли, были доставлены к нему в соломенных плетушечках: на дно каждой настлали «сена пахучего и мягкого волокнистого мху с старой сосны», а сверху присыпали «пухом и драными перьями, чтобы было во что закопаться пустынничкам».

Можно только предполагать, какая аллергия развилась у Толстого от этого мха и перьев, какая головная боль началась и от впрыгнувшего в историю гудошника:

«Разлюляй-измигул[149], гулевой мужичонко, шершавенький, повсегда он идет в зипунишке в пестреньком – один рукав кармазинный[150], а другой лазоревый, на голове у него суконный колпак с бубенчиком, штаны пестрядинные, а подпоясочка лыковая, – не жнет он и не сеет, а живет незнамо чем, и питает еще хозяйку красивую да шестерку детей, – на которого ни глянь, сразу знать, что все – Разлюляевичи»929.