Лесков записал в книжку адрес Лидии Ивановны – оказалось, они были соседями: она жила на Сергеевской, он на Фурштатской, дома разделял один длинный двор. Веселитская была польщена вниманием знаменитого автора, как и ее мать с отчимом, вместе с которыми она тогда жила; но Лесков у них так и не появился. Однажды Любовь Гуревич обмолвилась, что он болен.

Последние годы он действительно сильно страдал от грудной жабы и передавал в письмах свои ощущения: «Как говорят орловские мужики, “внутре болит”», «Кол в груди становится»⁹⁸⁹. Приступы мучили его регулярно, особенно зимой. Узнав, что у ее нового знакомого припадки и жар, Веселитская решила навестить его сама.

Одиннадцатого января, отыскав за воротами зеленую дверь квартиры Лескова, она позвонила. Дверь открыла горничная, просила пройти в кабинет и там подождать. Благодаря этому ожиданию у нас есть предельно подробное описание лесковского кабинета, писательски проницательное и зоркое:

«Я вошла в комнату, которая сразу показалась мне похожей на Лескова. Пестрая, яркая, своеобразная. Два окна на улицу. На одном из них клетка с птицей, звонко заливающейся веселыми трелями. Мерно тикают часы. Их что-то много, и, тикая, они переговариваются между собой. Сажусь на пеструю оттоманку. <…> Из соседней комнаты, тихо приотворив дверь, вышли две лохматые белые собачки: одна старая, подслеповатая, другая молоденькая и резвая. Повертевшись у моих ног, они вскочили на оттоманку и, свернувшись клубочком, улеглись возле меня. Я оглядывала комнату. И казалось мне, что стены ее говорят: “Пожито, попито, поработано, почитано, пописано. Пора и отдохнуть”. И часы всякого вида и размера мирно поддакивали: “Да, пора, пора, пора…” А птица в клетке задорно и резко кричала: “Повоюем еще, чёрт возьми…”

Я оглядывала комнату. Посередине ее стоял большой письменный стол, на котором в безупречном порядке были разложены рукописи, тетради, книги и письменные принадлежности. На стене, за спиной сидящего за большим столом, среди картин и портретов висело узкое и длинное, совершенно необыкновенное, видимо старинное, изображение Божьей Матери. У противоположной стены, поближе к окнам, стоял другой письменный стол, поменьше и попроще. Сразу было видно, что это любимый уголок хозяина. Над столом висело изображение Христа, тоже старинного письма. Книг здесь было меньше, чем на большом столе. Справа лежали два Евангелия, слева Платон, Марк Аврелий и Спиноза».

Дверь, наконец, отворилась, и хозяин вошел – тучный, еще не до конца поседевший, «с выразительным умным лицом и живым неспокойным взглядом. Он был в домашней блузе из светло-серой фланели с лиловыми полосками. Блуза был не рабочая и не толстовская, а своя, лесковская».