Я подумала: “Неужели он пьет?” Мы встретились глазами, но он не шевельнулся и сидел как оцепеневший, а я поспешила пробежать к Варе. Я спросила ее:
– Что с дядей? Что это за бутылка перед ним?
– Эфир, – сказала она и улыбнулась».
Лидия Ивановна спросила у горничной и кухарки Пашетты, зачем она дает это Николаю Семеновичу, и услышала в ответ, что тот без эфира уже не может – привык998.
Судя по той жизни, какую прожила Веселитская, – а в начале века она постепенно отходила от литературы, всё больше занимаясь благотворительностью: преподавала в царскосельской воскресной школе, помогала детям дворников осваивать иностранные языки, растила сына овдовевшего М. О. Меньшикова, – она и в самом деле была доброй, отзывчивой и бескорыстной. Лесков выбрал своего последнего конфидента очень метко.
В 1925 году о знакомстве с ним Веселитская написала воспоминания, завершив их печально, но стоически: «Прошло тридцать с лишним лет со дня кончины Лескова. Из молодой женщины я превратилась в дряхлую, ветхую старуху. Думаю, что и деревянный крест на его могиле обветшал не менее. Но не ветшающий памятник, который он сам воздвиг себе своими сочинениями, стоит твердо и прочно»999.
Умерла Веселитская в бедности, прожив без малого 80 лет и едва сводя концы с концами. Могила ее утрачена, а архив остался и ждет исследователей1000.
Содом и Гоморра
Содом и Гоморра
После «На ножах» Лесков предпринял еще три попытки написать роман «общественного направления».
«Хочу уехать месяца на три за границу и сесть за роман»1001, – писал он И. С. Аксакову 6 апреля 1875 года. Именно тогда он задумал «Чёртовых кукол», но отложил замысел на десять с лишним лет. В начале 1880-х он взялся за «записки человека без направления» – роман «Соколий перелет», публикация которого в «Газете Гатцука» в 1883 году прекратилась в самом начале. Лесков предполагал «изобразить “перелет” от идей», описанных им 20 лет назад в романе «Некуда», «к идеям новейшего времени». Но, как объяснял он в письме в редакцию газеты, роман «был начат писанием давно – более двух лет назад, при обстоятельствах, которые для печати весьма разнятся от нынешних»1002 (вероятно, он имел в виду усилившиеся при Александре III цензурные ограничения):
«Останавливаюсь просто потому, что – верно или неверно – я нахожу эту пору совершенно неудобною для общественного романа, написанного правдиво, как я стараюсь по крайней мере писать, не подчиняясь ни партийным, ни каким другим давлениям».
«Останавливаюсь просто потому, что – верно или неверно – я нахожу эту пору совершенно неудобною для общественного романа, написанного правдиво, как я стараюсь по крайней мере писать, не подчиняясь ни партийным, ни каким другим давлениям».