Подбоченившись, в красной рубашке, с картузом, на макушку сбитым, мчался из Мценска на двух ладных лошадках прямиком в счастливую Аравию Ферт-приказчик.

Весна красная, лето отрадное.

Жары велицы, сухмень.

Бабы ноют: «За грехи наши бездождят нивы наши».

Рассыпались мужички, глядят в небо без тучки, моргают да зубами чмокают, словно у них лишний зуб во рту. Нет дождя. Старый дед в избе долго квалился — недомогал, стонал да измолк. Знойный вид, жестокий простор – краю нет; как серебряное море, волнуется ковыль, и нет дна тоске.

Ждали, ждали да и далеки потеряли.

Потянулись запыленные Ввиду и Дабы, Ежели с Понеже поплыли в обнимку, пропорхнула бабочкой повитая повиликой поелику. Но поелику времени до приготовления угощения оставалось мало, розыск и следствие о виновных в злодейском похищении наисмачнейшей рыбы были оставлены.

Следующими явились братья – грозный Явствует, бесстыдник Надлежащий'. «Закон – что конь, куда повернешь, туда и поедешь». За ним вприпрыжку рыжий коротышечка Нижеследующий, штанишки поддерживает, а первый дразнильщик: «Трус, трус, оттяни меня за ус!»

В щели шевелится ус, выходит на свет чудо черное да гладкое, растопырилося и ни вперед не лезет, ни назад не идет.

Ижица глистовидная, тянется к фите, или это Георгиевский в коричневом франтове?

Но и глаженое оказалось лучше хваленого, и скоропреходящие стремления растворились. Верояции и нимфозории покатились такие, что и в мелккоскоп не углядишь.