Товарищ Огурцов высказался по существу: Лесков и в самом деле не умер. Смотрите: вот же он, сидит, подперев голову кулаком, полуприкрыв глаза. Почему-то в трактире.
Эпилог
Эпилог
Он сидел в небольшом, но чистом придорожном трактире, грузный, грустный, в распахнутом сюртуке. Стояла теплая, невероятная для начала октября погода. К вечеру холодало, но днем в воздухе нежилось настоящее лето, не желавшее уходить. По случаю невиданного тепла стол накрыли на террасе, постелили белую скатерть.
Только деревья подсказывали правду: клены на солнце пламенели, листья слетали один за другим без всякого ветра, добавляя в какой-то особенно чистый, свежий воздух прелый, горьковатый запах. Небо было почти июльским, но к летней голубизне чуть подмешали белил.
Прилизанный половой с глазами навыкате, по всему видать, пустяшный малый, уже принял у него заказ, выслушал солоноватую для первого знакомства шутку, растянул узкие губы под темными усиками. Присовокупил осторожно, от усердия чуть качнувшись на пятках: «Папошники – сейчас из печи. Медовые тоже имеются».
– Как ты сказал? Папошники? Да ты не орловский ли?
– Никак нет, ярославские будем-с.
Опустил глаза. Ан половой не так прост.
Он согласился и на папошник, несладкий. И вот уже папошники в ароматном облаке плыли на фаянсовом блюде – свежие, мягкие, с крепкой задорной корочкой.
Отломил, пожевал, посветлел лицом.
Глядел, как дрожат на кленах нарисованные киноварью листья, уже не помня ни об одышке, ни о семейных и литературных невзгодах. Зато вспомнил косматого вертлявого колдуна из далекого полуюжного города, который радовался концу лета: по осени было что мести в пустом, безлюдном дворе, куда его сослали за ведовство.
И он понял, кто подлинные его герои. Понял, как писать дальше.
Что ему все эти революции, войны, идеи, проповеди – вся эта давно утратившая смысл борьба? Не пощупаешь ее, не выпьешь, не прижмешь к щеке.
Слово осязаемо. Слово жарче печки, свежее майского ветра, крепче кремня, прозрачнее грибного дождя, мягче женской ласки.
Краше света. Выше леса. Бежит без повода. Цветет без цвета.
Он глядел сквозь ресницы на лазоревое, выцветающее прямо на глазах небо, почти льдистое. Суп всё не несли. Начал задремывать.
И сейчас же на белый скатертный, едва окрепший ноябрьский лед выкатился орловский подлет. Бодрой иноходью проскользил меж застывших во льду лодок и барок, прижимая у сердца под шерстяной