— А у меня тоже нет папы, я его даже не помню, его убили на фронте. Но у нас есть его фотокарточка. Мы ее пересняли, и теперь у меня своя собственная карточка, она висит над моим столиком. И ты повесь карточку своего папы. Хорошо?

— Хорошо, — соглашалась Люся. Перед отъездом Катенька сказала:

— Я как вырасту, поеду в деревню жить. Ладно, мама? — Стешка внимательно посмотрела на дочь и ничего не ответила.

В апреле 1955 года в Москве состоялось совещание работников сельского хозяйства нечерноземной полосы. На это совещание из нашей области поехало шестьдесят человек, в их числе была и я.

Мы остановились в гостинице «Москва». Пришла я в гостиницу в обед, между заседаниями, беру ключ от комнаты, а дежурная по этажу говорит мне:

— К вам приходил молодой человек, в шинели, оставил записку. Очень просил передать.

Взяла я записку, читаю, а у самой руки дрожат: «Уважаемая Дарья Матвеевна. Узнал о том, что вы находитесь на совещании в Кремле. Решил вас навестить. Неужели вы совсем забыли меня и от старого чувства ко мне в душе у вас не осталось ничего?! Буду звонить между 7–8. Саша».

Ровно в 7 часов я была снова в номере. Хожу, нервничаю, смотрю на часы. Время шло мучительно медленно.

Резкий телефонный звонок. Беру трубку. Слышу басистый, ровный голос:

— Здравствуйте, Даша. Хотел бы вас встретить, посмотреть, как вы выглядите, поговорить.

— Приезжайте.

— Хорошо, сейчас буду.

Я опять не могу себе места найти — то сяду, то встану. Стук в дверь.

— Войдите.

Дверь открылась, на пороге высокий, плечистый, интересный мужчина. Саша сильно изменился.

Мы поздоровались. Я взяла себя в руки, чувствую, тон у меня спокойный, ровный. Сели за столик. Я спрашиваю Сашу, как он живет.

Саша вздохнул, помолчал.

— Прожито и пережито много, — ответил он. — На фронте мы следили за вашими успехами. Спасибо за письма. Когда был в Москве, очень вас ждал. Послал телеграмму — ни привета, ни ответа. Подошло время уезжать — уехал в Берлин. Понял — вы отрезали начисто старое… Вот так и живу. А как у вас?

— А у меня двое детей, — спокойно говорю я, — Люсе тринадцать лет, Володе — восемь.