Сокамерники больше всего были удивлены, что я пробыл в тюрьме только сутки.

— Оказывается, надо сразу мочить козлов — и тогда шеме тому везут на спец…

В коридоре на пол кинули мешок с одеждой.

— Одевайся, псих!

Стоять я не мог, опустившись на пол, с долгими остановками кое-как начал стягивать тюремное белье, вкривь и вкось натягивая одежду. Кажется, снова отключился — когда очнулся, услышал ругань медсестры, оравшей на капо — им пришлось самим меня одевать (и заодно бить — но тело ничего не чувствовало).

Вниз вместе с появившимся надзирателем — чуть ли не кубарем по лестнице, коридор, опять привратка.

В камере я сидел один, периодически то впадая в забытье, то возвращаясь в тюрьму. «Где я? Самара? Сызрань? Нет, Казань… Сколько я здесь? Какое сегодня число?..» Наверное, прошло много времени, когда меня вывели и посадили — не в воронок, в зеленый микроавтобус-уазик с красным крестом на борту. Надзиратель сел в кабину, в кузове я ехал один на холодной и скользкой боковой скамейке. Дорога была мокрой и снежной, микроавтобус, тормозя, сильно юлил. В конце концов, я свалился на пол и уже не пытался сесть. Оставшийся путь я лежал пластом на металлическом полу, подтянув шапку под голову, чтобы не биться ею о железо.

Из уазика за ногу меня вытянул незнакомый надзиратель в белом халате поверх обычной формы МВД. Я тут же сделал попытку свалиться в грязь, но надзиратель поддержал «на плаву».

Вахта, высокая бетонная стена, поверх которой тянулись электрические провода, укрепленные на толстых изоляторах. Надзиратель проверил дело, попытался задать стандартные вопросы: имя, фамилия, отчество, год рождения, статья?.. — в ответ я мычал что-то невразумительное, язык продолжал болтаться инородным предметом во рту.

Надзиратель покачал головой, хотя и без удивления — похоже, такое зрелище было ему привычно. Мы прошли через вахту, зашли в дверь желтого дома старой постройки и сразу спустились в подземный переход.

Там было душно и влажно. Противно пахло прачечной и кислой капустой. Навстречу попалась группа людей, одетых в старые латаные пижамы. Их лица были худыми, головы стрижены наголо, глаза как будто застыли. Они провожали меня взглядами, как зомби, поворачивая всей головой. Надзиратель завел в комнату с обитыми цинком столами, кинул белье и пижаму, такие же заштопанные, как и на тех заключенных, и заставил переодеваться.

— Где я? — язык не слушался, и получилось нечто вроде «Дээ а?»