Суворов присылал к Чернышевскому своего адъютанта незадолго до ареста, и тот передал по секрету личную просьбу князя, — чтобы Чернышевский уехал за границу. Генерал-губернатор столицы был хорошо осведомлен о настроениях и в сенате, и в Третьем отделении, и при дворе; он знал, что Чернышевскому каторги не миновать, а значит, не миновать и нареканий в адрес Александра-освободителя. Неглупый человек князь Суворов, он понимал, что осуждение Чернышевского бросит такое пятно на престол, от которого не скоро отмоешься.

А Чернышевский в расправу не верил, убежден был в своей невиновности и уезжать отказался. Он и князю не верил, в чистосердечность его заботы, — а вдруг провокация? Подстроят ему побег, задержат, и тогда уже не найдешь мотивов для оправдания. А пока он чист перед сводом российских законов и осудить его сенат не сможет…

Побывав Санкт-Петербургским университетом, а затем Дворянским собранием, крепость стала Литературным клубом — в ее покоях содержались сразу четыре литератора. И все писали, мало того, все еще и печатались и в «Современнике», и в «Русском слове». Чернышевский напечатал роман «Что делать?», и он сразу привлек огромное внимание читателей и критиков. За 678 дней пребывания в крепости он написал 205 авторских листов повестей, писем, прошений, опровержений и доказательств.

Рассказал о гражданской казни Владимира Обручева за причастность к «Великоруссу». Когда Обручев стоял на эшафоте у позорного столба, взвинченная пожарами в Петербурге толпа видела в нем поджигателя и требовала ему смертной казни.

Но в чем его вина? Михайлов привел слова Искандера: нельзя освобождать народ снаружи больше, чем он освобожден внутри. Герцен всегда предостерегал Бакунина от преждевременных переворотов, советовал ему не принимать второй месяц беременности за девятый.

Ну что же, Герцен так Герцен, Чернышевский и его взял в поддержку своих слов: «Наши жертвы искупления, как Михайлов, как Обручев, должны вынести двойное мученичество; они не станут народной легендой… народ их не знает, хуже того — он знает их за дворян, за врагов». И далее о Герцене он говорил неприязненно. Молодая эмиграция во главе с Александром Серно-Соловьевичем решительно с ним расходится. Они прямо ему заявили, что «Колокол» уже не является не только полным выражением мыслей революционной партии, но даже и отголоском их.

Чернышевский говорил с одышкой, беспрестанно разминая руками колени, пальцы хрустели. О болезни своей он сказал только на вопрос Михайлова — в крепости он страдал ревматизмом, суставы едва сгибались. И цинга не прошла, десны припухли и кровоточат.