Дверь перед ним сама отворилась, и шагнул, пригибаясь, человек в лазаретном белье, в буром халате, переступил порог и выпрямился — Чернышевский. Михайлов поднял руки ему на плечи и заплакал.

…Рыжеватый юноша из провинции в поношенном сюртуке. «Вы, верно, на второй год остались?» — спросил его Михайлов. «Нет, а это вы насчет сюртука?» — «Да». — «Так я старенький купил на толкучке». Так они познакомились на первой лекции в Санкт-Петербургском университете.

И вот какое вышло завершение той встречи ровно восемнадцать лет спустя. «Его никогда не отправят в каторгу, он умен и очень осторожен». Отправили и умного и осторожного.

Все эти годы они шли по одной дороге. Не всегда согласно, не всегда рука об руку, они так и не сошлись в понимании значения и целей искусства, но — в одну сторону шли, в сторону все большей и большей свободы, пока не оказались в каторге. Правительствующий сенат выставил им оценки: двенадцать с половиной лет одному и четырнадцать лет другому. Государь обоим сократил срок наполовину, будто для него самого они менее опасны в два раза, чем для сената.

Чернышевского обвинили по трем пунктам: за противозаконные сношения с изгнанником Герценом, стремящимся ниспровергнуть существующий в России образ правления; за сочинение возмутительного воззвания к барским крестьянам и за приготовления к возмущению общественного спокойствия.

Костомаров, по его мнению, психически не вполне нормален. Его письмо некоему Соколову, которое Чернышевский решительно отвергал, значительно помогло обвинителям; но если бы такого письма не было, Третье отделение изобрело бы что-нибудь другое.

«Честнейший и благороднейший человек Николай Васильевич, такие люди редки, — сказал он о Шелгунове. — Прекрасно держал себя в моем деле».

Поскольку Шелгунов полковник в отставке, дело его передали в военно-судную комиссию при петербургском ордонанс-гаузе. Доказательств и улик в составлении воззвания к русским солдатам комиссия не нашла, сочла возможным освободить Шелгунова от подозрений «и предать дело воле божьей, пока оно само собою объяснится». Третье отделение возмутилось христианской кротостью ордонанс-гауза и подало протест в генерал-аудиториат. Тот пересмотрел дело в порядке ревизии и вынес решение: лишить Шелгунова права на пенсию и мундир и выслать его под надзор полиции в одну из отдаленных губерний. За что все-таки? За знакомство с государственными преступниками Михайловым и Костомаровым.

А Людмила Петровна добилась себе разрешения, вероятно, не без помощи Суворова, на выезд за границу, и сейчас в Швейцарии вместе с сыном. «Сестра ее, Машенька, бросила мне цветы на эшафот во время казни на Мытнинской площади».