РТ: Да, венгры считают своим естественным ритмом пять, правда?

РФ: Я тоже (отбивает ритм ногами). Не надо об этом думать, всё совершенно естественно — чтобы сделать это, надо быть барабанщиком. Это естественно, но думаю, я потратил порядочно лет, работая над этим, прежде чем этот ритм стал естественным.

РТ: Кажется, вы уводите свою музыку из обычных аудиторий, где люди платят свои четыре бакса или что-нибудь в этом роде, чтобы увидеть вас в этом особом месте. Вы играете, пока вам постригают волосы, в ресторанах.

РФ: Ну, вы знаете, нам крупно не повезло. И все мы знаем это, и что же нам с этим делать? И это мой ответ — выражаемый разными способами и на разных уровнях. Я думаю, что в Третьем Мире и в “этнических культурах” с музыкой обращаются с гораздо большим уважением, чем мы; слушать “музычку” — это отвратительно, этим можно себе навредить. В музыкальных взаимоотношениях существуют три главных условия — исполнитель, слушатель и сама музыка; на концертах Фриппертроники я предположил, что, прежде всего, аудитория принимает на себя ответственность за то, что у неё есть уши — то есть активное восприятие. Я сказал: “Послушайте, я здесь не для того, чтобы позировать — так что мне не кажется, что мне следует вас развлекать и что вы должны откинуться и ждать, пока вас развлекут!” В конце концов, многие из этих концертов были бесплатны, а если и была цена на билеты, то она была достаточно умеренной, так что — “приходите и выполняйте свою долю работы”. Итак, аудитория принимает на себя ответственность за восприятие, а исполнитель принимает ответственность за то, что он будет служить посредником в качественной взаимосвязи между слушателями, исполнителем и музыкой — то есть исполнитель берёт на себя роль. Это очень тяжёлая роль — твой образ и твоё имя проявляют свою свою собственную энергию и когда я выхожу на сцену, я, как Роберт Фрипп, обладаю властью, которой не обладаю, сидя здесь. В этой роли есть нечто, что развивает иконическую силу. Вот та икона… на картине слева от нас — Отец Макариос, который эту икону написал, а справа — Отец Писис, который в том монастыре отвечал за земледелие; это один монастырь на Кипре. Теперь если мы посмотрим на икону (Майкл Уоттс в “Мелоди Мейкере” написал, что она весьма аляповато выглядит), Отцу Макариосу никогда бы не пришло в голову смотреть на неё как на предмет искусства, для него просто не имело бы значения, что пальцы слегка извиваются — это его стиль иконописи (а это копия с настоящей иконы), он, конечно, стал бы думать о том, как развить свою технику, чтобы усовершенствовать канал передачи благодати и т. д.; но он никогда бы не подумал о том, чтобы анализировать или критиковать её с точки зрения своего технического мастерства. Для него это Дева Мария и дитя, а для нас, сидящих здесь за кофе и халвой и т. д., трудно подумать, что это может быть чем-то большим, чем красивой картиной — или аляповатой картиной. Но в 4 часа утра, в монастыре, находящемся на высоте двух с половиной тысяч футов, с тремя монахами и восковыми свечами, к тебе приходит чувство, что возможно, возможно, тут есть нечто большее. Так вот у артиста такая же роль и связанная с ней ответственность. В чём многие люди обманываются, так это в том, что думают, что они и роль — это одно и то же, и заключающаяся в творчестве благодать некоторым образом принадлежит им, и много личностных отклонений и помрачений, случающихся с артистами, имеют отношение к этой подмене понятий.