— Оставьте меня! — вскрикнула Леночка. — Зачем… зачем вы пришли? Я вас не приглашала.

Придавленный к стулу руками сестренки, будто пораженный столбняком, Борис не сделал ни одного движения. На него жалко было смотреть. Он, по-моему, и дышать перестал.

— Зачем ты так, Ленуся? — К ним подошла тетя Аня, взяла с подоконника подарок. — Если человек уверяет, что он желает тебе счастья от чистого сердца…

— Штрафную! — обрадовалась Ирочка. — Штрафную ей! Нечего опаздывать! Митя, найдется у нас еще что выпить?

— Найдем. Чего-чего, а этого…

У меня было такое чувство, будто эти голоса доходят из-за толстой прозрачной стены. Молчал Борис, молчала, натолкнувшись на непримиримый взгляд племянницы, тетя Аня. Потерянно стояла около Бориса и Леночки Люся. И на притворную бесцеремонность она уже не была способна.

— Пусть она уйдет! — Леночка вдруг заплакала в голос. — Я не хочу… не могу ее видеть… Боря, скажи ей, пусть она уйдет! Кто ее звал?.. Я не… не хочу…

Люся посмотрела на Ирочку, на тетю Аню, на Митьку, на меня, перевела взгляд на Бориса. Слепой все так же сидел на стуле с безжизненным аккордеоном на коленях, не изменив позы, молча уставившись в потолок пустыми глазами.

— Ты тоже гонишь меня, Боря? — спросила Люся.

Борис еще сильнее стиснул челюсти, лицо его окаменело. Его блудная жена передернула плечами, усмехнулась брезгливо и пошла к двери. Каблучки ее процокали по дощатому настилу балкона-галереи, по железным ступенькам лестницы…

Настроение у всех было испорчено, компания расстроилась. Гости теперь в этой комнате стали лишними. Мы все почувствовали это, но первой догадалась Ирочка:

— Кто как, а я — домой.

Леночка вышла проводить нас. Мы с ней шли позади оживленно болтающих между собой Ирочки и Митьки. Моя спутница все еще не пришла в себя и молчала.

— Не стоит о ней все время думать, — начал я, как всегда, неумело подбадривать Леночку. — Честное слово, над этим я бы только посмеялся. Прогнала ее — и черт с ней!

— Мне Борю жалко… — Леночка всхлипнула.

17

17

По совести говоря, Митьке до крайности осточертело безделье в больнице. Рана, можно сказать, нисколько более не беспокоила. С апреля еще, как в госпитале чистили ему свищ, доктора с ним ничего не делают. На дармовых харчах держат его в клинике, понятно, из-за Славки. И тут грешить не на кого — сам этого хотел. И вот стал тяготиться.

В открытую Митька и себе пока не сознавался, что все более тянет его домой, в Марьино, но стал втайне надеяться, что, ежели у Славки с Ленкой дела пойдут на лад и ему не будет нужды при друге оставаться, отправится он к себе «на хауз». Исподволь и от мечты о городской жизни излечится…