Под стать Зильберу старшему была и его жена, знаменитая Ермольева. В 1942 году она получила в СССР первые образцы антибиотиков — пенициллина, стрептомицина, — спасла сотни тысяч раненных на войне солдат и офицеров! Однако я хорошо помню, что Ермольевой все время мешали работать партийные шарлатаны из лысенковского лагеря. Если бы не они, то эта великая женщина, быть может, и опередила бы англичанина Флеминга, совершившего открытие века — создание пенициллина…

Уже после войны, в годы борьбы с так называемым космополитизмом, имя Ермольевой без конца полоскали сталинские опричники… Обвиняли эту женщину — крупного ученого — во всех смертных грехах: будто бы она преклоняется перед иностранщиной, норовит передать наши секреты Западу…

Ну а что же писатель Вениамин Каверин? Он не вступился ни за своего брата, ни за Ермольеву.

Но разве, если бы вступился, это помогло бы Зильберу или его жене?

Не помогло бы. Но все-таки столь уж праведным, столь уж чистым человеком писателю Каверину не стоило себя считать — «белых одежд» и он не заслужил.

Только в 1956 году, уже после смерти Сталина, вышел каверинский роман под названием «Открытая книга», где было рассказано о «романтике научных открытий… о борьбе с их антиподами…» (цитирую по Энциклопедическому словарю 2000 года). И опять же не всю правду сказал маститый писатель.

Но разве речь о Каверине? Речь о Давиде Осиповиче Заславском — точнее, о казусе Заславского.

А заключается он в том, что Заславский в феврале-марте 1953 года в «Правде» не был, хотя его там будто бы видели. Его там не было по вышеизложенным причинам. И все равно несовершенный грех этот прибавился ко всем прочим его грехам, а потом и послужил одной из причин травли.

И вот уже перед глазами у меня такая картина…

Модная в ту пору деревня Жуковка, на Рублевском шоссе. Кучка московских интеллектуалов, которые снимают кто избу, кто пол-избы у местных жителей. Среди этой кучки дачников красивая, уважаемая всеми диссидентка или полудиссидентка (нечто вроде нынешней правозащитницы) Раиса Давыдовна О. Она рассказывает, а все ее слушают, прерывая то смехом, то возгласами одобрения:

«Представьте, — говорит О., — в том санатории мы с Левой (Копелевым) оказались вместе с Заславским… И Лева каждый раз, когда мы с этим типом сталкивались по дороге в столовую, демонстративно отворачивался. Показывал, что с Заславским он не желает здороваться. И каждый раз я смеялась и говорила мужу: „Ну, зачем ты отворачиваешься, ведь старик тебя не видит, Он же слепой“».

И этот прекрасный монолог произносит та самая Раиса Давыдовна, которая в годы борьбы с космополитизмом с присущей ей искренностью утверждала: «Если „компетентные органы“ (энкавэдэшники) скажут, что мой папа Давид Григорьевич Либерзон — агент „Джойнта“, я поверю». Та самая умная, энергичная Раиса Давыдовна, которая работала в годы войны завом американского отдела ВОКСа — крупный пост в ту пору — и не только морочила голову и врала наивным американцам — деятелям искусств, но и «разоблачила» однажды своего товарища — чуть не поломала жизнь хорошему парню. Эта видная, талантливая женщина говорила впоследствии с глубоким вздохом: «Да, я… верила». «Да, мы… верили»…