Полицейская машина с сидящей на заднем сиденье Патрицией мчалась по пустым улицам Милана к штаб-квартире уголовной полиции на Пьяцца Сан-Сеполькро, исторической площади за фондовой биржей, которая восходит к эпохе Древнего Рима. Полицейский участок был последним, что можно было бы увидеть в трехэтажном Палаццо Кастани, который возвышался вокруг центрального двора, украшенного сводчатым портиком с трех сторон и частично датированного эпохой Возрождения.

Нинни и его команда провели Патрицию через изогнутый каменный коридор между скульптурными профилями римских императоров Адриана и Нервы. Высоко над головой высеченная латинская надпись гласила: Elegantiae publicae, Commoditati Privatae — «Ради общего блага и личного удобства», а другая надпись на древнегреческом языке желала удачи тем, кто вошел.

Нинни передал Патрицию своей правой руке, инспектору Кармине Галло, невысокому коренастому мужчине с темными нежными глазами. Галло провел Патрицию по извилистому темному коридору в кабинет, скупо обставленный металлическими столами и картотечными шкафами. Она взглянула на окна под потолком с тяжелыми решетками, пока Галло записывал ее данные. Со стен смотрели фотографии убитых судей, боровшихся с мафией, – Джованни Фальконе и Паоло Борселлино. Вскоре приехала мать Патриции, Сильвана, с осунувшимися Алессандрой и Аллегрой. Их тоже проводили в кабинет Галло, когда в дверях появился Нинни и посмотрел на сияющую золотом и мехами Патрицию, сидящую возле стола Галло. Он почувствовал к ней отвращение.

– Я всегда пытался помочь людям, которых арестовывал, – рассказывал позже Нинни, – но я посмотрел на нее и почувствовал то, чего никогда раньше не чувствовал. Я видел ее как женщину, внутри которой ничего нет, женщину, которая определяла себя по окружающим вещам, женщину, которая думала, что за деньги можно купить все. Я не горжусь этим, но я не мог заставить себя заговорить с ней, чего никогда не случалось в моей карьере прежде.

Нинни повернулся к Сильване, его темные усы раздраженно ощетинились.

– Синьора, вашей дочери не стоит отправляться в тюрьму разодетой вот так, со всеми этими драгоценностями, – сказал Нинни.

– Это ее вещи, если она хочет взять их с собой, это ее право, никто не сможет ей этого запретить, – нахмурилась Сильвана.

– Делайте что хотите, но тюремные власти конфискуют их, как только она прибудет. Ей не позволят держать их при себе, – сказал Нинни, повернувшись на каблуках и выйдя за дверь.