16 февраля. Больна Саша горлом. Был доктор Ильин, есть налет, сильный жар, но нет опасного. Поехала с поваром на грибной рынок: купила себе, Тане и Стаховичам грибов и себе русскую мебель. Толпа, изделия крестьян, народным духом пахнет.

Еду домой, ударили в колокол, к вечерне. Переоделась, вышла с Л. Н. пешком, он пошел духоборам покупать 500 грамм хинину, а я – в церковь. Слушала молитвы, в душе молилась очень горячо; люблю я это уединение в толпе незнакомых, отсутствие забот и всяких отношений земных.

Из церкви пошла в приют: дети меня окружили, ласкали, приветствовали. Там долго сидела, узнавая о делах и нуждах приюта. Дома одиноко, но с Л. Н. хорошо, просто и дружно. После обеда мне m-lle Lambert читала вслух «La Tenebreuse» [Жоржа] Оне. Потом пришли Алмазова, Дунаев, Усов проведать Льва Николаевича. У него очень увеличена печень и болят ноги и руки. Усов дал Карлсбад и порошки от болей.

Во втором часу ложимся спать, вдруг звонок отчаянный. Какая-то дама, вдова Берг, сидевшая 13 лет в сумасшедшем доме, хочет видеть Льва Николаевича. Я ее не допустила, она час целый возбужденно говорила и, между прочим, вспомнила, как семь лет тому назад Ванечка мой рвал синенькие цветы в саду сумасшедших и просил у нее цветов. Жалкая нервнобольная полячка.

Легли поздно, дружно и спокойно. В 6 часов утра смазывала горло Саше.

17 февраля. Встала поздно; опять к Саше доктор, смазывал горло; всё еще налет, жар меньше. Ясный, чудесный день, весело напоминает весну и радость жизни. Опять поехала на рынок с Марусей; купила пропасть дешевых деревянных и фарфоровых игрушек детям в приют; свезла их туда, большая была радость. Убирала детские вещи, которые готовила детям. Ужасно грустно! Забот много с детьми, а радости мало!

18 февраля. Вчера легла поздно под тяжелым впечатлением религиозных разговоров Льва Николаевича и Булыгина. Говорили о том, что поп в парчовом мешке дает пить скверное красное вино и это называется религией. Лев Николаевич глумился и грубо выражал свое негодование церковью. Булыгин говорил, что видит всегда в церкви дьявола в огромных размерах.

Мне было досадно и грустно всё это слышать, и я стала громко выражать свое мнение, что настоящая религия не может видеть ни парчового мешка священника, ни фланелевой блузы Льва Николаевича, ни рясы монаха. Всё это безразлично.

20 февраля. Сережа вернулся, слава богу, благополучно. Опять ездит в Думу, сидит над шахматными задачами. Саша здорова, а Л. Н. всё жалуется на боль печени, худеет и наводит на меня мрачную грусть. Сегодня он обедал один, я подошла к нему, поцеловала его в голову – он так безучастно на меня посмотрел, а у меня точно упало сердце. Вообще что-то безнадежное в душе.