Только теперь, когда пережила много горя, когда видишь упадок сил и жизни Льва Николаевича, когда усложнилась своя внутренняя жизнь – на всем отпечаток грусти, томления, точно что-то приходит к концу. А вместе с тем разлад душевный от прилива физической энергии, потребности жизни вперед, деятельности, движенья, разнообразия впечатлений. И всё вспыхивает и замирает, поднимается и падает… Дряхлость Льва Николаевича тянет меня за собой, и я должна стареть вместе с ним, но не могу, не умею, если б и хотела…

Еду в понедельник в Москву…

6 июня. Была в Москве. Занималась делами, жила одна с девушкой в своем большом доме. Ездила на могилки Ванечки и Алеши, ездила к живому внуку, сыну Сережи. Славный мальчик, ясный, простой. Видела Мишу с Линой, всегда они производят хорошее впечатление. Видела часто Масловых, видела и Сергея Ивановича. С ним разладилось, и нет больше ни сил, ни желания поддерживать прежнее. Да и не такой он человек, чтоб дружить с ним. Как все талантливые люди, он ищет постоянно в жизни нового и ждет от других, не давая почти ничего от себя.

Жарко, душно, лениво и скучно. Л. Н. берет соленые ванны и пьет Kronenquelle. Он довольно бодр, и мне приятно выхаживать его после зимы нездоровья. Живет Пастернак, хочет написать группу из Л. Н., меня и Тани. Пока делает наброски. Это для Люксембургского музея. Живет Черногубов, разбирает и переписывает письма Фета ко мне и к Льву Николаевичу. Приехала мисс Белый, и Саша занята.

14 июня. Боже мой, как хорошо лето! В мое окно смотрит луна на ясном, чистом небе. Всё неподвижно, тихо, и так ласкающе тепло, радостно! Живу всецело почти с природой, хожу купаться, по вечерам поливаю цветы, гуляю. Гостит у нас моя дорогая, милая Таня с мужем, с. которым начинаю мириться за ее любовь к нему. Характер у него милый, хотя эгоист он страшный и потому часто за Таню страшно.

Жил Пастернак-художник, рисовал и меня, и Льва Николаевича, и Таню во всех видах и позах. Готовит из нашей семьи картину genre для Люксембурга. Живет сейчас скульптор Аронсон, бедняк-еврей, выбившийся в Париже в хорошего, талантливого скульптора. Лепит бюст Льва Николаевича и мой, bas-relief – Тани, и всё недурно. Меня он изобразил не такой безобразной, как это делали до сих пор все художники. Странно, что люди вообще находят меня красивой, а портрет, бюсты и фотографии выходят даже безобразны. Говорят: игра в лице неуловимая, блеск в глазах, красивые цвета и неправильные черты.

Уехали Лева, Дора и Павлик[135] в Швецию. Ужасно, ужасно больно было с ними расставаться. Я их особенно сильно принимаю к сердцу, особенно чувствую их жизнь, их горе и радости. Последних мало им было в этом году! И так безукоризненно свято они живут, с лучшими намерениями и идеалами! Им нечего скрывать, можно спокойно до дна их души смотреть – и увидишь всё чистое и хорошее. Бедная Дорочка бегала в пять часов утра на могилку своего Левушки проститься с любимым детищем, и мне хотелось плакать, и я болела ее материнскими страданиями с ней вместе.