Лев Николаевич всё жалуется на боль в руках и ногах, худ, слаб, и сердце мое болезненно переворачивается, глядя на то, как он стареет и как близок к тому времени, когда совершится с ним великая перемена, к которой ни он, ни я – как ни старайся – не готовы и не можем быть готовы.

Сегодня утром Л. Н. ходит около дома и говорит: «А грустно без детей, нет-нет да и встретишь две колясочки, а теперь их нет». Как раз были тут вместе Павлик и Сонюшка, дочь Андрюши.

20 июня. Была в Москве по делам продажи Сашиной земли; опять страшная трата энергии и сил. Жара, две ночи в вагоне, разговоры с присяжным поверенным, покупки и проч. В доме моем уютно, сад хорош, воспоминаний много хороших.

Вернулась утром, усталая, лошадей не выслали, пришла домой с Козловки пешком, рассердилась, жара невыносимая, дома толпа бесполезных для жизни людей: Алеша Дьяков, Гольденвейзер, скульптор, Сухотины. Одна Таня дорога. Опять потребность спокойствия и хоть какой-нибудь умственной и художественной деятельности.

Сегодня дождь, ветер. Прихожу к Л. Н. узнать о его здоровье, встречаю стену между нами, о которую бьюсь. Сколько раз это бывало в жизни, и как это всё наболело!

Заметила ему между прочим, чтоб он написал Андрюше письмо, увещевая его лучше и добрее относиться к своей жене. «Что ты меня учишь?» – злобно сказал Л. Н. Я говорю, что не учу, а прошу его заступиться за Ольгу и советовать Андрюше быть добрее и сдержаннее, потому именно, что Л. Н. умнее и лучше это сделает, чем я или другой. «А если я умнее, то нечего меня учить», – ответил он.

3 июля. Подходит нечто ужасное, хотя всегда всеми ожидаемое, но совершенно неожиданное, когда действительно подойдет, – конец жизни. И конец жизни того, кто для меня был гораздо больше моей собственной жизни, потому что я жила только и исключительно жизнью Левочки и детей, которых он же мне дал. Состояния моего сердца я еще не понимаю, оно окаменело, я не должна его слушать, чтоб сохранить силу и бодрость для ухода за Л. Н.

Заболел он на 28 июня в ночь. Жаловался на общую тоску, бессонницу, стеснение в груди. Мы с Сашей утром 28-го собирались к сыну Сереже – это день его рождения и именин, туда приезжали и моя Таня, и Соня с семьей, и Варя Нагорнова, и мне очень хотелось с ними повидаться и Сереже сделать удовольствие, но я колебалась, мне не хотелось оставить Льва Николаевича. Все-таки мы поехали в восемь часов утра. Без меня он встал, гулял, но к вечеру сделался жар, 38 и 5. Говорили, что он спал эту ночь хорошо, но на другой день пошел гулять и не мог идти, так ослабел; чтоб вернуться домой, надо было сделать огромное усилие, было еще далеко, и он страшно утомился. Грудь стала болеть больше, ему клали теплое, и это облегчало.