В тексте Корчака звучит не только скорбь из-за смерти друга, но и горечь рефлексии:

Я стоял вдалеке; до меня доходило только эхо работы Мортковича. Фанатик чуждых мне дел.

У меня создавалось впечатление, что именно потому, что он деятелен, от него слишком многого хотят, слишком мало давая взамен.

Не меланхолия подсунула ему револьвер. То был акт протеста против жизни, хотевшей, чтобы он был не таким, как был. Нельзя безнаказанно идти своей дорогой{281}.

Два месяца спустя, 1 октября 1931 года, состоялась премьера «Сената безумцев» – «мрачной юморески в трех актах», которой театр «Атенеум» открывал свой второй сезон. В сценических ремарках говорилось:

Левую сторону сцены занимает гигантский глобус; проволока и деревянные рейки виднеются сквозь наклеенный и привязанный веревками холст, промокательную и обычную бумагу, газетные листы; яркими красками обозначены моря и участки суши, которые местами напоминают карту Земли.

С правой стороны – доски, бочки, кирпичи.

Вдоль сцены трибуна, черная доска. Выше – часы; стрелка только одна – меч, маятник сделан из обруча; вместо гирек – полено на веревке и железный прут{282}.

Пациенты – персонажи, будто пришедшие из пьес Виткация[38]: Убийца, Кутила, Гомоэротик, Ресторатор, Полковник, Рабочий, Смутьян, Старик, Грустный Брат. «Нормальные» люди – Врач, Профессор, работники заведения и персонаж из внешнего мира, Барбара Шульц – spiritus movens[39] вялотекущего сюжета, единственная, кто вводит в пьесу элемент гомбровичевского абсурда, который разряжает атмосферу катастрофы. Корчак не щадил зрителей, осыпая их кошмарными видениями. Не обманывался в отношении будущего. Гитлеру предстояло прийти к власти только через два года, а Полковник на сцене «Атенеума» уже кричал:

На каждой площади по три виселицы. – Вешать без жалости изобретателей, идеологов, новаторов. <…> Демократию зашить в мешок и утопить в реке. <…> Мы варвары и хотим быть таковыми. Нам нужны боль, раны, рубцы, шрамы. <…> В бой – и вы, и вы, и вы. Изменять границы, добывать и тратить – тут, и тут, и тут – так – так. Жечь, ломать и снова строить. <…> Оо, город горит, жители бегут – в реку. – Гнать, травить, грабить. – Смерть, сталь, кровь{283}.

Через месяц пьеса сошла с афиш, несмотря на то что роль Грустного Брата – альтер эго автора – исполнял сам великий Стефан Ярач. Из его реплик запоминается та, что вела Корчака всю жизнь: «Прекрасно только то, что выше сил». Рецензенты единогласно признавали, что произведение не подходит для сцены и, при всем благородстве замысла, лишено убедительного финала. Антоний Слонимский едко заметил: «Корчак <…> хочет в двухчасовой болтовне решить все мировые вопросы»{284}.