В январе 1933 года Фейга беспокоилась о ситуации в Варшаве: «Такая странная для меня новость, что Пан Доктор на должности; зачем? И Бурса уменьшилась, наверно, и зимнего лагеря уже нет. Что с вами происходит?»{293}

Действительно, по финансовым причинам деятельность Бурсы и дома отдыха в Гоцлавеке была ограниченна. Из-за этого ли Корчак начал работать в так называемой Кассе больных (аналог нынешнего Управления социального страхования)? О своей должности он писал без энтузиазма:

Несколько лет я реферировал французскую и немецкую прессу для Страховой конторы, работал над проектами: курсы для медсестер, передвижная гигиеническая выставка, распорядок летнего лагеря. Сначала с увлечением, потом неохотно, в конце с отвращением. Кивали головами, мол, интересно, и шли в архив{294}.

Что с ними происходило? В феврале 1933 года Доктор ушел с Крохмальной. Покинул свою мансарду, где провел двадцать лет. Поселился на улице Журавьей с сестрой, которая вернулась из Парижа. Дошло ли до какого-то драматичного спора? С пани Стефой? С администрацией общества «Помощь сиротам»? С воспитанниками? С персоналом? Кто-то подверг сомнению его компетентность? Поступил наперекор его воле? Был ли то всплеск долго подавлявшегося отчаяния? Или спокойное, обдуманное решение? Этого так никто и не узнал. В письме к Юзефу Арнону Корчак писал: «В Доме сирот я чувствовал себя усталым, старым и ненужным, поэтому удалился, или, вернее, меня удалили»{295}.

Кто его удалил? Не Вильчинская же. После его ухода она тоже хотела уйти. Мечтала, что поселится на Жолибоже, поблизости от Баси Шейнбаум-Абрамовой, которая в то время ждала ребенка. Пани Стефа думала снять комнату недалеко от нее, «такой маленький собственный тихий угол в городе. <…> Чтобы я могла там две ночи проспать, два вечера подряд читать или писать в тишине, а утром, выспавшись, прийти на Крохмальную»{296}. Ничего не вышло. Она осталась. Кто-то должен был заняться починкой протекающей крыши, менять котлы центрального отопления, готовить запасы на зиму.

Доктор, поселившись отдельно, по-прежнему был очень занят. Участвовал в заседаниях суда по делам несовершеннолетних как свидетель-эксперт, преподавал в педагогических вузах, публиковался в профессиональных изданиях, принимал участие в собраниях различных организаций. В четверг и пятницу приходил в «Наш дом». В пятницу вечером и в субботу – в Дом сирот. Воскресенье посвящал литературной работе. Отказался от соблазна писать для театра и вскоре нашел долгожданное средство выразить себя – радио. Разговорный стиль его литературы великолепно звучал в эфире.