— В Украине сосуществует фактически несколько конфессий — греко-католическая на западе, православная Московского патриархата рядом с православной церковью Украинской, которая фактически между ними находится ментально. Я так понимаю: платоновские силы присутствуют на востоке Украины, а аристотелевские больше на западе?

— Ну, в какой-то степени да, но я думаю, что греко-католическая церковь осталась в своей теологии ближе к Византии, к Константинополю — таким, каким он был тысячу лет назад. Просто она не приняла раскола или вернулась, сделала шаг назад после раскола и сказала: нет, мы не принимаем участия в расколе, мы в таких же отношениях с западной церковью, как и в первую тысячу лет, где был епископ Рима, который считался первым среди епископов, но епископ Византии был равным ему. И просто было отличие и в литургии, и в мышлении, и в акцентах, но не было вражды. И я, когда сейчас читаю митрополита Шевчука, главу греко-католической церкви, то удивляюсь, как он просто это видит, что это продолжение таких взаимоотношений, которые уже были в первую тысячу лет христианства, и что здесь никакого раскола нет, это, наоборот, шаг к тому, чтобы раскол преодолеть, забыть и сказать: мы одна церковь. Думаю, что этот подход важен уже не только для Украины, а и вообще для христианства. Это признание разнообразия, и мне кажется, это очень хорошая мысль.

— Просто когда я говорил о востоке Украины, я имел ввиду слепую веру в Россию и Советский Союз, которая там осталась. И то, что на Донбассе произошло, произошло в том числе и из-за того, что люди не использовали критическое мышление и не поняли, что их провоцируют искусственно.

— Да, это тоже, конечно, есть. Опыт, который долгие века имел место на Западе, он в том смысле был удачным опытом, что, надеюсь, основываясь на нем, Запад уже войны у себя прекратил. Хотя, знаете, после 3–4 поколений, которые совсем забыли о войне, я вижу сейчас подъем всех парамилитарных организаций. Меня тревожат все эти реконструкции, когда люди развлекаются тем, что воспроизводят, как умирали их предки. Потому что в Польше сотни людей шьют себе униформу, как во времена наполеоновских войн, чтобы раз в год выступить и «повоевать». Они забывают, что война — это не военный парад, это убийства. Может быть, для истории это хорошо и для моих картин удобно, если я хочу что-то снимать: я часто снимал фильмы при поддержке местных парамилитарных организаций, которые и в Венгрии были, и в Италии появились. Это люди в костюмах, которые говорят: мы в костюмах 1812 года и готовы выступить в вашей картине. Это удобно и смешно, но меня удивляет, что людям хочется сделать игрушку из войны.