— Да.

— А в Украине были постановки со Ступкой?

— Нет, к сожалению, никогда. Но вот я «Гибрис» готовил для него, мы договорились, что Ступка сыграет в своем театре, но он тоже не успел.

— Но в кино вы с ним работали — «Сердце на ладони».

— Конечно, я с ним работал. И раньше он у меня снимался в театральной пьесе Жана Ануя[142], которую я делал для польского телевидения. Он еще у Гофмана играл. Но для меня это был тоже такой ход, который я придумал: в пьесе надо играть иностранца, англичанина среди французов. И кто-то с украинским акцентом прекрасно подходил в Польше в качестве иностранца и как человек, который представляет собой империалиста (там по роли английский империалист).

— Ступка не знал польского, но играл по-польски?

— Он знал польский, он говорил даже гораздо свободнее, чем играл, это просто проблема техники, он не привык играть по-польски, но играл хорошо. И этот его акцент был небольшим, но, конечно, для него это была тяжелая работа. Потому что человек, который уважает слово, хотел все произносить правильно, все пропустить через себя, а такого опыта не было. Он во Львове столкнулся с польским и говорил нормально, свободно, но, знаете, человек должен проживать определенный опыт в определенном языке. И на украинском, и на русском он прожил свою жизнь, а на польском — нет.

— А что было в немецком театре?

— В немецком театре я поставил десятки пьес, особенно в 80-е и 90-е годы. Меня часто приглашали. Но, знаете, немецкий театр пошел исключительно в направлении такого режиссерского театра, где и текст, и актер, и чувства не играют большой роли, а есть большой такой плакат. Так было с каммер-шпиле[143] в Мюнхене, а потом это распространилось на всю Германию. А меня приглашали туда, где хотели психологии, рассказа, актера на первом плане. Поэтому меня не очень уважали в Германии, критика не уважала, но публика хотела видеть мои работы. Я, как режиссер, был коммерческим режиссером, но, конечно, пьесы были серьезные, я не делал развлекательного барахла. Но я воплощал в своих постановках такой в большинстве своем американский и английский психологический театр, чего немецкие режиссеры не хотели никогда делать. А публика хотела на это смотреть.

— Кого вы там ставили?

— Сейчас трудно вспомнить… Гарольда Пинтера «Betrayal» («Предательство», 1978), Артура Миллера «Все мои сыновья» я ставил (и потом, как я уже говорил, ее поставил и в России), «Воспитание Риты»[144].