Его отец служил в москательной лавке, где юный художник мог наблюдать богатые типажи. Шагал очень ярко рассказывал о витеблянах, приходивших к его отцу поделиться своими радостями и горем. Шагал любил посещать свадьбы, похороны, где мог видеть радость и горе людей. Все это были рассказы, согретые страстной любовью к жизни.

Я ему рассказывал о степных пейзажах. Как я и мой душевный друг Валя Филиппов забирались на курганы и, зарывшись в ароматные бурьян и полынь, под грустные напевы легкого степного ветра, вдохновенно читали стихи Блока и Бодлера… Потом я ему рассказывал об Одессе. О поразившем мое юношеское воображение сказочном порте, о громадных иностранных пароходах, о грузчиках-силачах, и особенно много рассказывал о море, о его непередаваемой героической романтике в часы шторма, когда берега и я, писавший его, покрывались злой бело-желтоватой пеной. И о закатах.

* * *

Чтобы отвлечься от работы и немного отдохнуть от живописи, я из окна мастерской наблюдал жизнь авиационного поля. Там знаменитые в то время авиаторы Блерио и Фарман делали свои первые опыты, пытаясь оторваться от земли и две-три минуты продержаться в воздухе. Мне хорошо было видно, как они на своих наивных аэропланах, сделав несколько робких скачков, комично поднимались в воздух и, пролетев метров десять-двадцать, как подстреленные птицы падали. Это зрелище меня очень развлекало и рассеивало. Марк тоже увлекался этим зрелищем.

* * *

Наблюдая Шагала в мастерской, я много думал о его оригинальных методах работы. Не все стороны его творчества были мне понятны. Я старался проникнуть в его творческие приемы, которые он, как будто, и не думал прятать. Меня особенно интересовала необыкновенная деформация натуры. Я вспомнил, когда в Одессе преподавал детям рисунок, мне часто приходилось наблюдать, как они деформировали окружающий их мир. Одна девочка 12 лет принесла мне несколько акварелей, изображавших ее комнату. На задней стене комнаты были написаны три, больших размеров женских портрета.

— Чьи это большие женские портреты? — спросил я.

— Это мои любимые открытки… Они висят в нашей комнате на стене, и я их нарисовала, — смущенно ответила она.

Открытки молодая художница увеличила в десять раз. Причина — яркий образ открыток, запечатлевшихся в ее детском мозгу. Все остальное на акварели служило как бы фоном для этих открыток. Здесь, как видно, мы имели дело с самой ярко выраженной деформацией натуры. Детская гиперболизация. Бывали, конечно, случаи, когда вдохновение у детей требовало и уменьшения натуры.