Мне показалось, что в этот момент что-то сжимало ему горло.

— Реконструкция, друг мой, — добавил он, — ничего не поделаешь…

* * *

Он мне подарил книжку о Феофане Греке и сказал, что после Рублева это был второй замечательный мастер. Мне нравилось, что любовь к настенной старорусской живописи и иконе соединялась у него с преклонением перед импрессионистскими мастерами. Глаза его почти одинаково горели, когда он говорил о Феофане Греке и о Мане. И в его словах о них одинаково, со скрытой силой пылал грабаревский жар.

* * *

Как-то раз он мне бросил на ходу: «Читал вашу статью в „Литературке“. Она мне понравилась. Но… вы теперь на всю жизнь нажили двух врагов. Они вам будут мстить».

И потом, полушутя-полусерьезно, добавил:

— Мой совет: никогда не пишите о художниках, которые вам не нравятся… Пишите только о тех, которые вам нравятся.

Совет его я потом свято хранил и не жалею об этом.

Он великолепно знал всех художников своей эпохи. Умел о них живо и интересно рассказывать. Как-то, не замедляя шага, мы быстро дошли до конца Масловки и вернулись в городок художников. У дверей его квартиры я его спросил: «Игорь Эммануилович, вы Костанди хорошо знали?»

— Как же, великолепно знал. Хороший колорист и прекрасный педагог.

* * *

Игорь Грабарь — один из первых русских художников, примкнувших к импрессионизму. В приемах и средствах выражения этой великой школы он почувствовал близкие его мироощущению принципы и всей душой принял их.

Законы цветовых контрастов, раздельный «оптический» мазок, светлая гамма, освобождение палитры от черных и коричневых красок, фактура как эстетический момент — все это для Грабаря являлось законами живописи.

Он писал пейзажи, натюрморты и портреты.

Глубокий, вдумчивый и тонкий живописец, до конца творческой жизни неутомимо искавший новых форм искусства.

* * *

Однажды я получил от Всекохудожника коротенькое письмо, в котором секретарь правления любезно просил зайти к нему, чтобы поговорить о важном для меня деле. Неплохо зная душевные качества секретаря, я почувствовал, что в его любезности таилось для меня что-то неприятное.

И не ошибся.

Придав себе выражение человека, умеющего бодро встречать любую неприятность, я смело направился во Всекохудожник. Секретарь правления меня принял в своем неуютном кабинете. Он степенно сидел за большим столом и лениво читал газету «Футбол». Увидев меня, он подчеркнуто вежливо поздоровался и сказал: