— Садитесь, любезный друг!

Я сел.

Неохотно отложив газету, он медленно закурил папиросу, затянулся и сказал:

— Речь, дорогой друг, идет о вашей картине, которую вы около трех лет тому назад написали. Называлась она, как вы помните, «Докладчик в заводском клубе». Вы совершили, как теперь выяснилось, большую оплошность…

Я заметил, что он пытался говорить мужественно и утешительно.

— Вы написали картину на сшитом полотне, и этим нарушили существующие для художников технологические нормы.

— Что же вы предлагаете сделать? — спросил я его, пытаясь побороть в себе раздражение.

— Вернуть нам уплаченные деньги или, — минуту он молчал, потом с притворной бодростью сказал, — написать новую картину на цельном полотне.

— Работа моя, — сказал я, возбуждаясь, — была принята советом, участвовала на выставке, о ней имеются теплые газетные отзывы… И теперь, спустя почти три года, вы находите, что я нарушил несуществующие нормы! Какая нелепость! Подавайте в суд! — бросил я.

И, сухо попрощавшись, ушел.

Вечером я был у Грабаря и рассказал ему о нелепой судебной истории, затеянной Всекохудожником.

Грабарь меня внимательно выслушал, улыбнулся и успокоительно сказал:

— Я буду экспертом в вашем деле, успокойтесь. Они не правы.

Суд состоялся через несколько дней. С малограмотной, путаной речью выступил мой обвинитель — юрист Всекохудожника. Это был молодой человек с почти голым черепом и большим ртом. Художники говорили, что во Всекохудожник он пришел из крупного универмага.

После него с яркой речью выступил Грабарь.

Он рассказал суду, что за долгое время деятельности в музеях часто встречал картины, написанные на сшитых холстах. «Объясняется это, — добавил он, — тем, что художник во время работы, меняя композицию картины, вынужден расширить или уменьшить полотно, на котором он пишет. Холст грунтуется, шпаклюется, и это для живописи картины никакого ущерба не представляет».

— Вам, суду, заявляю, — добавил он, повысив голос, — как бывший директор Третьяковской галереи и начальник реставрационной мастерской, что художник правильно поступил. И судить его не за что.

Суд в иске Всекохудожнику отказал.

Поправив галстук и нервно сутулясь, адвокат быстро ушел.

Я долго жал руку Игорю Эммануиловичу. На Масловку возвращались вместе, возбужденные и веселые.