Местное население к русской эмиграции, явившейся последствием нашей революции, относилось довольно безучастно.

Первое время действительно проявлялся некоторый интерес к великим событиям, происходящим у антиподов, но вряд ли кто-либо придавал им мировое значение, вряд ли кто-либо предполагал, что гроза, разразившаяся над нашей родиной, отзвуками своими долетит до далекой заокеанской республики. Между тем Буэнос-Айрес должен был бы быть особенно чувствительным к внезапно возникшей классовой борьбе. Я говорю Буэнос-Айрес, а не Аргентина, потому что вся жизнь республики сосредоточивается, в сущности говоря, лишь в Буэнос-Айресе и Росарио; Ла-Плату считать нельзя, так как это почти пригород столицы. Буэнос-Айрес со своим почти двухмиллионным населением на восемь миллионов всей республики является типичным продуктом капиталистического строя, в нем сосредоточивается вся жизнь страны вне его campo.

Столицы отдельных штатов, кроме Мендосы, – захолустья вроде наших захудалых уездных городов. Вся знать, крупные земельные собственники, банкиры, промышленники – словом, вся голова населения живет в Буэнос-Айресе; это как бы колоссальная торговая контора, всецело зависящая от торговых оборотов и экспорта; малейшее нарушение равновесия в этом отношении грозит неминуемым крахом. Самодовлеющее существование столицы, заключающей четверть населения страны, – невозможно. Средний класс собственников и ремесленников, представляющих главную основу нормально развитых государств, в Аргентине незначителен. Население страны сосредоточивается на двух крайних полюсах, с одной стороны – небольшой по численности, но владеющий всеми богатствами страны класс крупных собственников, с другой стороны – многочисленный класс сельского пролетариата, бездомных батраков – пеонов, городского пролетариата портовых городов, целой армии чиновников, тысячами увольняемых при каждой смене президента, и, наконец, такой же армии служащих торговых предприятий, всецело зависящей от колебаний в промышленности и торговле. Поэтому рядом с колоссальным богатством сожительствует крайняя нужда, буквально не знающая, будет ли на завтра хлеб насущный.

Помню такой случай. Однажды я, расплачиваясь за обед в харчевне для рабочих, вынул из кошелька пачку билетов по пять песо. Стоявший рядом со мной рабочий канадец укоризненно покачал головой и спросил меня, к чему я ношу при себе такие деньги? Чтобы успокоить его, я показал ему, что там было всего лишь 25 песо, но это его не удовлетворило: «Tanta miseria aqui que para cinco pesos matan» («Здесь такая нищета, что и за пять песо убивают»).