Вторую половину дня я посвящал усовершенствованию в испанском языке. Положил себе за правило не читать никаких книг, кроме испанских. Начал с переводных романов, как более легких для чтения, затем перешел к произведениям испанской и местной литературы. Тщательно выписывал все непереводимые дословно идиотизмы и обогатил себя громадным запасом слов. Последнее впоследствии, когда мне пришлось вращаться в рабочей среде, отчасти повредило, нередко некоторые из моих собеседников не вполне разумели моего книжного языка, и приходилось или подбирать для них более обиходные слова, или один из них, более цивилизованный, являлся как бы истолкователем. Помню, когда я работал на заводе Форда, таким переводчиком был один филиппинец, по внешности дикарь дикарем, но человек не без эрудиции, читавший Леона Толстого и Педро Крапоткина. Большую помощь оказал мне также испанский секретарь консула, молодой человек очень недалекий, но весьма доброжелательный, мнивший себя литератором и даже поэтом; у меня и по сию пору сохранилась книжечка его стихов с надписью автора.

Благодаря моей работе у консула, перед моими глазами проходили как все выбывающие из Аргентины, так и вновь прибывающие эмигранты. Докатывались волны эмиграции от ликвидированных Северного, Западного и Сибирского фронтов; Врангель тогда еще держался в Крыму. На гребнях этих волн иногда доносилась и пена, которой лучше было бы, для русского имени, и не показываться в чужих странах, но куда же ей было деться. Это были исключения, большинство же эмигрантов искренне искало честного заработка; к сожалению, кроме черного труда, Аргентина им ничего не предлагала.

В нашей партии, успевшей было устроиться, вскоре произошли перемены. Хлебная контора Моисеева, вследствие застоя в торговле, сократила штат, и Нечаев был уволен, но, благодаря Штейну, очень скоро попал в американский банк на очень скромное, но все-таки избавляющее от голодной смерти его и семью его содержание.

Курбатов перебивался то там, то здесь чернорабочим. Хуже обстояло дело с Оранжереевыми. На заводе Форда они, конечно, не могли состязаться с профессиональными рабочими, тяготились этим, не выдержали характера, и их потянуло обратно в Германию. Сказалась тут отчасти общая всей нашей молодежи отвычка от регулярной работы за время Гражданской войны и жизни в концентрационных лагерях в Германии и Франции. На то, что у них осталось еще от выданного в Японии пособия и что они успели прикопить еще за два месяца работы у Форда, они решили ехать обратно в Германию. Однако дело было не так просто: нужно было получить разрешение на въезд. Штейн взялся хлопотать об этом.